Мир вокруг взорвался. Полыхнуло алым и потемнело в глазах. Потом было тихое жужжание за пределами видимости, холодная влажная ткань на лице, и ныла челюсть.
Отец Алексий коснулся языком зубов. Нет. Не шатались. А казалось, что сейчас выпадут все.
Он лежал на диване, и Зверь, сидящий рядом, улыбался:
— И все-таки, почему христианин?
Ударить бы сейчас, но тело отказывалось повиноваться.
Губы… губы Зверя и вообще вся область, куда пришелся удар, должны были превратиться в кровавую кашу. Да что там, вообще все вышло наоборот. Ведь это Зверю положено было лежать. А ему, отцу Алексию, если оставлять все как есть, полагалось бы сидеть рядом с ним, обрабатывая раны. Но на лице убийцы не осталось ни следа. Словно и не случилось только что короткой бешеной стычки.
Священник одними глазами проследил, как Зверь смочил чем-то марлевый тампон. И снова ласковая прохлада на скулящей от боли челюсти.
— Ах да! — Убийца поморщился досадливо, заглянул в глаза пленнику, глубоко заглянул, словно в душу пытался проникнуть: — Вы можете говорить.
— Разве что с трудом, — осторожно произнес отец Алексий, мимоходом удивляясь странному чувству, словно говорить ему и вправду позволили только сейчас. И стоит ли говорить? Разговаривать с этим… Впрочем, найти в себе ненависти или хотя бы презрения не получалось. И надо бы порадоваться, — ведь действительно не подобает христианину, тем более священнику, ненавидеть или презирать своих врагов, но вместо радости было смутное недовольство собой. — Чтобы понять, нужно верить. — Он вспомнил наконец о вопросе Зверя. — В того единственного Бога, который создал нас и весь мир. В Бога, который всех нас любит и хочет, чтобы мы были достойны этой любви.
— Угу. — Зверь кивнул и сменил тампон, — Убедительно. Бога не выбирают.
Боль понемногу отступала. Стихло и жужжание. Открылась и тихо затворилась дверь.
— Пылесос, — объяснил убийца. — Ковер чистил. М-да, а меню придется пересмотреть: жевать вы теперь вряд ли сможете. Значит, так, святой отец, я полагаю, вам совсем не интересно будет провести оставшееся время, лежа пластом. Да и кормить вас с ложечки кажется мне не самой удачной идеей. Так что после моего ухода вы снова сможете двигаться. Но поверьте, лучше бы вам не повторять своих рискованных фокусов. Я знаю, что вы хороший боец, и я знаю, что я лучше, понимаете?
— Понимаю, — произнес отец Алексий. Что-то брезжило на самом краю сознания. Какая-то мысль… ухватить ее не получалось. Двигаться… снова сможете двигаться… И руки. Чуткие, гибкие, очень красивые руки… — Мы уже начали разговаривать, так, может, стоит продолжить? Заглядывайте в гости. Этак по-соседски. У меня ведь здесь даже книг нет.
— Хотите что-нибудь почитать? — предупредительно поинтересовался Зверь.
— Я предпочел бы с кем-нибудь побеседовать. Поскольку выбирать особо не приходится, единственным собеседником можете стать вы.
— Если это вас развлечет. — Убийца пожал плечами. — В любом случае сейчас я принесу вам поесть, потом рекомендую отдохнуть. Синяка быть не должно, но к вечеру снова может разболеться.
— Уж поверьте, что наличие или отсутствие синяка волнует меня меньше всего.
— Ну да. Под бородой не видно.
Когда Зверь вышел, священник вздохнул и попытался сесть.
У него получилось.
День уступил место вечеру. Как и предсказывал Зверь, челюсть снова начала болеть. Так что вместе с ужином обаятельный убийца принес отцу Алексию какое-то зелье в бутылочке и несколько марлевых тампонов.
— Подержите с полчасика. Это снимет боль. Иначе не заснете.
Его заботливость изумляла. Так же, как и спокойное дружелюбие.
— Я правильно понял, что вы собираетесь меня убить? — спросил священник, осторожно прихлебывая горячий, крепкий чай. Зверь сидел напротив, разглядывал небо сквозь узкое окошко.
— Правильно.
— В таком случае к чему это? — Отец Алексий показал на бутылочку. — Так ли важно мое самочувствие, если жить мне осталось два дня?
— Конечно, важно, — убийца перевел взгляд на собеседника. — Мне хотелось бы видеть вас бодрым и полным сил. Слабая жертва очень быстро сдается. Покоряется. Прекращает борьбу. Это плохо. Смерть должна приходить медленно, неспешно, страшно. Вы будете драться до конца, отдавая себя по капле, и в каждой этой капле будет вдесятеро больше силы, чем в разом отнятой жизни какого-нибудь перепуганного ничтожества.
