Итак, вернемся к моей двенадцатилетней подружке в грязных бутсах, которая нетерпеливо переминается с ноги на ногу.
– Мистер Майклз велел вам кое-что передать.
Она протягивает мне желтый листок бумаги в линеечку. На лицевой стороне почерком Оуэна написано: Ханне. Я беру сложенную записку, глядя девочке прямо в глаза.
– Прошу прощения, – говорю я. – Видимо, я что-то упускаю. Ты подружка Бейли?
– Кто такая Бейли?
Утвердительного ответа я и не ждала: между двенадцатью и шестнадцатью пролегает целая пропасть. Ничего не понимаю! Почему Оуэн не позвонил? Почему он прислал эту девочку? Первое, что приходит в голову, – с Бейли что-то случилось, а Оуэн не смог вырваться с работы. Однако Бейли сейчас дома, закрылась в своей комнате, врубив музыку на полную (сегодня это «Красавица: мюзикл о Кэрол Кинг») в знак того, что мне туда хода нет.
– Я не совсем понимаю… Где ты его видела?
– Он пробежал мимо меня по холлу, – отвечает девочка.
Сперва я думаю, что она имеет в виду наш холл – пространство у меня за спиной. Нет, не может быть! Мы живем в так называемом плавучем доме – оборудованном под жилье судне с окнами в пол и потрясающим видом на залив, в Сосалито их сотни четыре – целая община. Тротуаром нам служит пристань, гостиной – холл.
– Ты видела мистера Майклза в школе?
– Ну да, где же еще? Мы с Клэр спешили на тренировку, и он попросил нас отнести записку. Я сказала, что смогу только после занятия, он согласился и дал ваш адрес. – Девочка достает второй клочок бумаги. – И двадцать баксов.
Деньги она не показывает – наверное, боится, что отберу.
– У него что-то с телефоном, и он не смог вам позвонить. Точно не знаю – мы говорили на бегу.
– Значит, у него телефон сломался?
– Откуда мне знать?
И тут звонит ее телефон – точнее, я подумала, что это телефон. Она снимает с пояса какую-то навороченную штуку, похожую на пейджер. Неужели они снова в ходу? Музыкальные шоу Кэрол Кинг, ультрасовременные пейджеры… Неудивительно, что я так раздражаю Бейли: подростки живут в своем мире, о котором мне практически ничего не известно.
Девочка набирает что-то на девайсе, уже выкинув Оуэна и свою двадцатидолларовую миссию из головы. Мне не хочется ее отпускать, ведь я понятия не имею, что происходит. Наверное, это какая-то странная шутка. Может, Оуэну она кажется смешной. Лично мне не смешно, по крайней мере сейчас.
– Ну, пока! – говорит девочка и уходит.
Она направляется к пристани. Над заливом садится солнце, и ранние звезды освещают ее путь.
Я выхожу на пристань, надеясь, что Оуэн (мой милый, глупый Оуэн!) выскочит из-за причала вместе с хихикающей детской футбольной командой и закричит, что это розыгрыш. Увы, никого тут нет.
Я закрываю входную дверь и смотрю на сложенную записку. Вот бы оставить все как есть и не знать, что внутри; просто шутка или ошибка. Мне хочется задержаться в этом мгновении, за миг до катастрофы.
Разворачиваю записку. Послание короткое, всего в одну строчку, и непонятное.
«Защити ее!»
Грин-стрит до того, как она стала Грин-стрит
Я познакомилась с Оуэном чуть больше двух лет назад.
Тогда я еще жила в Нью-Йорке – в трех тысячах миль от Сосалито, городка в Северной Калифорнии, который теперь называю домом. Оуэн с Бейли поселились там более десяти лет назад. Сосалито находится по другую сторону моста Золотые Ворота, на северном берегу бухты Сан-Франциско, и жизнь там совсем иная. Тихий, очаровательный островок спокойствия рядом с шумным мегалополисом. Он разительно отличается и от Манхэттена, где я жила в лофте на Грин-стрит в Сохо – крошечной квартирке с астрономической арендной платой, всегда казавшейся мне неподъемной. Я использовала ее также в качестве мастерской и выставочного зала.
Я занимаюсь резьбой по дереву, этим и зарабатываю на жизнь. Узнав про мой род деятельности, некоторые люди презрительно морщат нос и с содроганием вспоминают школьные уроки труда. Отчасти это так, но в то же время и совсем не так. Мне нравится описывать свою работу как изготовление скульптур, только не из глины, а из дерева.
В профессию я пришла по вполне понятной причине: мой дедушка был превосходным резчиком по дереву, и я с ранних лет наблюдала за его работой. Он был главным человеком в моей жизни, сколько я себя помню, и вырастил меня практически в одиночку.
