Вот ты смотришь на меня удивленно и, наверное, думаешь: «Это он эпатирует». Но я тебе скажу, что, к сожалению, мысли эти не мои. И жаль, что я сам не дошел до них. Я очень хотел бы сам дойти до всего этого, но вразумил меня в свое время замечательный американский журналист Крайский из «Америкэн-пресс». Человек мужественный, немного смешной, забавный, он объездил много стран, как аккредитованный журналист. Мы встречались с ним здесь до моего отъезда на Ваганьковском кладбище поздними вечерами. Он помогал мне с отъездом, брал интервью, писал обо мне. Однажды он сказал, что хотел бы встретиться со мной через несколько лет, чтобы получить подтверждение его мыслей об иллюзии, и он сказал тогда: запомни, что все равно где жить и в какой стране. Кстати, эта мысль сопрягается с мыслью Эрнста Неизвестного о том, что художнику не нужна свобода, художник может жить при любом режиме. Я не хочу сказать, что приветствую диктатуру, я человек глубоко анархический по своему духу, вообще любая власть мне отвратительна, мне многое смешно в государственных устройствах многих стран, да мне и не хочется об этом думать, но даже при жесточайшей сталинской диктатуре, даже тогда, в конце концов, продолжалось искусство, литература. Искусству никто и ничто помешать не может. Я в этом теперь уверен окончательно. Ведь мой опыт оказался таким же, как у того американского корреспондента. Конечно, хорошо иметь машину, приятно быть всегда выспавшимся, полезно вкусно питаться, но разве все это имеет какое-либо отношение к настоящему творчеству?!
— Скажи, пожалуйста, почему ты, давно уже взрослый человек, и в быту, и на обложках книг называешься Саша? Почему не Александр?
— О, это забавно. Кто из нас, уехавших, думал, что когда-нибудь мы вернемся в Россию? Все канаты были оборваны. Поэтому я рассудил, что имя Александр на Западе звучит тяжеловесно, помпезно. Мне нравится имя Александр, но на Западе оно производит впечатление почти опереточное, анекдотическое, особенно для американского уха. Они все равно сделали бы из меня Алекса. А Саша — имя распространенное и считается на Западе полным, не связанным с Александром.
— А первые твои публикации в России были под собственным именем? Ведь ты, кажется, успел опубликовать несколько рассказов.
— Тут тоже любопытно. Когда я начал печататься в «Литературной России», членами Союза писателей СССР уже состояло шестнадцать Соколовых, из них несколько Александров Соколовых. Один из них, уже пожилой человек. может быть, он здравствует и сейчас, нашел мой телефон и, регулярно звоня, стал требовать, чтобы я сменил имя или нашел себе какой-то псевдоним. «Но почему и должен искать себе псевдоним? — говорил я ему в трубку. — Ищите сами». — «Да, — парировал мой оппонент, — но я уже известный писатель, у меня много книг, и вы только начинаете, и вам ничего не стоит обзавестись повой фамилией». Тогда я посоветовался с редактором газеты Константином Поздняевым, и он отрезал: «Даже не думай, пусть он сам меняет фамилию. У тебя хорошие и имя и фамилия». Мой преследователь продолжал приходить в редакцию, скандалил, стучал ногами, требовал… Такая вот история.
А на Западе я решился на Сашу еще и потому, что чувствовал как бы традицию от, допустим, Саши Черного. Да и проще как-то оно звучит… Саша Соколов. Правда, я знаю, что Саша Черный впоследствии жалел, что оставил себе такое имя. Когда он был уже пожилым, мальчишки кричали ему вдогонку: «Саша идет». В Америке нет этих церемоний с именами-отчествами. Вот я приехал сюда, и мне как-то странно слышать, когда мои сверстники называют друг друга по имени-отчеству и меня величают Александром Всеволодовичем. Я совершенно от этого отвык, и такое обращение для меня звучит как средневековье. Ты знаешь, я, наверное, человек, все-таки немного опередивший свое время. Я не считаю это выдающимся поступком, это не поступок, просто я родился под каким-то определенным знаком и пребываю как бы немного не в своей тарелке. В этом нет преимущества перед другими, просто функция данного человека, его роль, а иногда, быть может, и миссия.
