Всю нашу жизнь сломила и перевернула война, она как бы надвое разрезала нашу жизнь, на две несращиваемые половинки: Н. Н. Жит., бросив дом - полную чашу, любимую работу, почетное, заслуженное положение, спасая детей от фашистских бомб, - уехала, бежала в Ачинск и фактически начала жизнь сначала. Семья Шил. в Кирове - и вся тяжесть пала на Галину Дмитриевну, - а здесь брошена прекрасная квартира, роды в пути. Жив ли Сергей Петрович, - не знаю, не имею от него вестей с осени, - а перед ним была блестящая будущность в институте, - сдать диссертацию, звание доцента, а потом рукой подать до профессора. Может быть, с этим кончено навсегда.
А наша семья? Мама и Володя теряют все хозяйство в Мариенбурге, дядя Павля - в Елизаветине. Мы все не успеваем уехать - и переживаем ужасную фронтовую зиму..
В наших ЗАГСах почти не было регистрации браков, а за свидетельством о смерти простаивали по нескольку часов, а то и два дня подряд (в январе). В городе нет детей и подростков на коньках, лыжах и санках, не слышно детских голосов, возни и смеха. Правда, матери возят малышей с собой на саночках, но они сидят безмолвными тючками, укутанные в платки и одеяла. Бредут иногда по улице бледно-синие опухшие подростки с голодными глазами, они едва ноги возят. Как исключение, мне запомнился мальчик, который, изображая лошадь, резво, галопом, бежал с саночками, с ведрами за водой на Неву. Это - один мальчик за всю зиму, а я бываю в школе почти каждый день.
В саду Госнардома - морг. Воистину - гримасы жизни. Туда свозят бездомных, подобранных на улицах, лестницах. Каждый день вижу ужасные трупы - и ничего, - иду себе, иногда в это время еще хлеб жую.
В феврале чуть-чуть запахло весной - на солнце появилась капель, синие тени от деревьев, снег сбился в кустах комьями и проваливается вниз, синее небо. От воздуха становишься пьяной, сонной, доброй. Синица откуда-то вдруг появилась и тенькала в парке Ленина, а может быть, не синица, я не знаю.
Появилась ужасная жадность к природе. Я впитываю, всасываю пейзажи, которые удается захватить по пути, странствуя по весьма будничным, тяжелым делам. Ездили за водой на Ждановку, к стадиону Ленина. Был тот час утра, когда уже рассвело, но солнце еще не показалось. Стоял мороз градусов на 28 - 30, над конусообразными наростами у прорубей курился пар. А на западе, за сеткой бледных тополевых сучьев, угасала утомленная розовая луна на голубино-сизом фоне неба. На востоке еще не взошел день, а здесь еще прощалась ночь. Удивительно, ново и свежо для меня.
Очень радостная весть о разгроме немцев под Старой Руссой. Огромные трофеи.
В феврале было гораздо оживленнее с выдачей продуктов, например, появилась крупа - греча, яшневая, перловая, пшено, горох - и все первосортное. В первый раз выдали по 150 гр. сухих овощей. Но по-прежнему плохо с сахаром и жирами - 100 гр. Масла за месяц - это даже не лекарственная норма. Организм изнывает без сахара. О выдаче продуктов объявляют по радио, это избавляет нас от произвола и злоупотреблений завмагов. Открываются опять парикмахерские, город избавляется от снега и нечистот. Водопровод еще не действует, но уже открыты на улицах краны и колонки. Я стараюсь готовить Марусе разнообразные обеды. Сегодня на обед было: 1) горох на мясном отваре; 2) Марусе - гуляш грешневый с луком и картошкой сушеной;
3) желе из сиропа (из столовой);
4) кофе. Неплохо.
Сосредоточенность на самой себе, это постоянное прислушивание к своему организму, голод, сосущий под ложечкой - все это мешает читать долго, запоем, как хотелось бы, чтобы пожить другой жизнью. Но читаю по страничке с тем острым и полным наслаждением, как нюхают цветы и смакуют вино. Начала «Кащееву цепь» Пришвина. Я очень полюбила Пришвина в эту военную зиму и хотела бы ему написать письмо, - но куда посылать? Попробую написать К. Федину - явилась острая потребность точно и четко написать большому и чуткому человеку о пережитом и перевиденном.
Ушла из жизни мама, и с ней кончилось наше гнездо. Все это кончилось из-за проклятых немцев. Страшно и грустно думать, что в Мариенбурге - пепелище, что уже никогда не увижу я домика в палисадничке, не скрипнет калитка, как она скрипела десятки лет, как я себя помню. Пока была мама в Мариенбурге - был дом, очаг, привычка детства - приедешь, - и забываешь о возрасте, о своих годах - вступали в права постоянные, повторяемые из года в год привычки, обычаи, потребности, радости. Так, казалось, остановилось само время, или иначе, там все повторялось, как в природе.
