Грета вяло кивнула, откусила немного хлеба и огляделась.
— Надо придумать, что можно продать. Мы за мои ботинки должны еще половину. А, может, их и продать? — она выставила ногу из-под стола. — Все равно скоро лето.
— Лучше продай меня, чем ботинки! — вдруг рассердился Рихард. — Впрочем, кому нужен калека…
— Мне.
Грета встала из-за стола, подошла к Рихарду, наклонившись, поцеловала его в щеку и вышла из столовой. Она знала, что сейчас снова расплачется, и знала, как сильно он этого не любил.
Лето 1945 года, Констанц
— Дом старый, но довольно большой. В нем живут два человека. Она — бывшая учительница. Состояла в НСДАП с 1936 года. Он — инвалид. Не думаю, что они будут вам мешать.
— Инвалид и нацистка? — лейтенант Уилсон приподнял бровь. — Как бы я им не помешал.
— Дом большой, — гнул свое капрал. — Мебели немного, но зато сможете отдохнуть в одиночестве. Ваша комната на втором этаже. Тихо. Все лучше, чем казарма.
Ноэль отвлекся от дороги, стелившейся перед ними брусчатой мостовой, и посмотрел на своего спутника.
— Я бывал в местах, рядом с которыми и казарма покажется райскими кущами.
— Да но… генерал Риво дал особые указания относительно вашего размещения. Он поселился на соседней улице и желает, чтобы вы…
— Чтобы я всегда был под рукой, — закончил за него Уилсон. — Будет вам, капрал. Мне все подходит. Если только эта нацистка не устроит поджог среди ночи — со второго этажа разве только в окно прыгать.
— Не думаю, чтобы ей пришло такое в голову, — капрал был молод и предельно серьезен, до скуки. — Капитан Юбер собирал сведения о них и счел возможным…
О том, что Юбер — пьяница и шутник, Ноэль промолчал. Потому что только в его больную голову могло прийти поселить лейтенанта Уилсона к члену НСДАП.
— Ваши вещи из мэрии перевезут сегодня к вечеру.
— У меня их, по счастью, совсем немного.
Всего один чемодан, да и то из ценного в нем было только письмо отца, полученное перед самым отъездом в Констанц. Это же письмо было первым от семьи с самого начала войны. Краткое и сдержанное — так всегда писал отец. Они с мамой вернулись в Париж сразу после освобождения. Еще несколько месяцев у них ушло на поиски старшего сына. А тем временем младший, Оскар, совершил восемь вылетов в места боевых действий. Он теперь служил фотокорреспондентом. Ноэль помнил его еще тринадцатилетним подростком, когда видел в последний раз.
Они подъехали к дому, сложенному из серого камня. И Ноэль невольно улыбнулся, сообразив, отчего его не поселили на первом этаже — одна из нижних веток раскидистого дерева упиралась в окно, угрожая выдавить стекло. Это показалось ему отчего-то смешным. Зато не нужны занавески — в комнате и без того вечно темно.
Они поднялись на невысокое крыльцо, и капрал постучал в дверь. Открыл им инвалид. Мужчина старше среднего возраста и без руки. Он хмуро глянул на них и отошел в сторону, молча пропуская их внутрь.
— Лейтенант Ноэль Уилсон, — представился Ноэль, чуть кивнув хозяину дома.
— Лемман. Рихард Лемман, — отозвался инвалид. — Когда-то служил рядовым, пока не оцарапало.
Потом он обернулся к капралу и, хмуро улыбнувшись, сказал:
— Я думал, господин лейтенант — француз.
— Француз, — сдержанно ответил Ноэль, не дожидаясь, пока капрал Жером поднимет челюсть, оправившись от возмущения вольностями герра Леммана.
— Я прошу показать господину лейтенанту его комнату! — потребовал Жером тоном, не терпящим возражений, и тут же, не выдержав, добавил: — И держать ваши соображения при себе!
— Как прикажете, — отозвался Лемман и кивнул в сторону лестницы, начинавшейся здесь же. — Следуйте за мной.
Лестница была узкая, темная и довольно высокая. Немец ковылял по ней, будто нарочно, медленно. И капрал заметно сердился. Ноэль только усмехался под нос — что еще этот немец может в своем бессилии? Наконец, они оказались у комнаты, дверь в которую была открыта. Лемман толкнул ее.
Мебели действительно было мало. Кровать, шкаф, стол и стул. Больше ничего, несмотря на то, что здесь оказалось просторно. Впрочем, это подходило. Уилсон давно привык обходиться малым и чувствовать себя хорошо, если было куда примостить голову, чтобы вздремнуть.
