– Мэри? – нерешительно сказала я. Она с такой легкостью превращала меня в ребенка.
– Думаю, ты видела сегодняшний выпуск «Хроник».
– Да. – Я держала газету в руке, от нее исходил запах свежей типографской краски.
– У тебя ведь есть ребенок.
– Да, – мягко ответила я.
– Тогда ты можешь себе представить… – Она сделала паузу. – Я знаю, что тебе ничего не известно, Сесилья.
Я не ответила.
– О том, где Джоан может быть. Потому что, если бы ты знала, ты бы сказала мне. Сказала бы хоть кому-то. Ты слишком любишь Джоан, чтобы держать все в себе.
Я сжала телефон.
– Сесилья? Я ведь права? – Я все еще не могла вымолвить ни слова. – Сесилья? Ты там? Прошу тебя. – Голос Мэри сорвался, наконец я услышала, что со мной говорит убитая горем шестидесятисемилетняя женщина. Но она сама виновата. Она помогла Джоан принять это решение. И все же мне пришлось ответить.
– Да, – прошептала я. И повторила громче: – Да. Я сказала бы. Конечно, сказала бы.
– Я так и думала, – устало сказала Мэри. Она казалась такой старой. – Я так и думала, Сесилья. Я так и думала. Джоан очень повезло иметь такую подругу, как ты.
Наверное, если бы я была дочерью Мэри Фортиер, она всегда была бы мной довольна. Мы с ней хотели одного и того же: стабильности, определенности. И разве можно сказать, что это Мэри испортила Джоан? Может, здесь виноват Фарлоу, из-за которого она не верила в собственные силы. Он воспитал ее больше как сына, а не как дочь, позволив думать, что она может заполучить все, что только захочет. Все на свете. Какое-то время это было правдой: пони, бриллианты, бесконечное обожание отца. Но когда Джоан выросла, ее нужды перестали быть такими простыми: ей захотелось иметь целый мир, чего Фарлоу не предугадал. Он не дал ей возможности путешествовать по миру, потому что не хотел ее потерять. Фарлоу дал Джоан многое, но не собственный банковский счет. А может быть, это Дэвид погубил жизнь Джоан? Совершенно беспомощный ребенок. Ребенок, родившийся в результате безрассудной страсти его матери. Может быть, это выдумки, но мне хотелось верить, что Дэвид дал что-то Джоан. Что, может, Джоан и жалеет о прожитой жизни, но не о ребенке, что она может отличить одно от другого – боль от дара. Дэвид дарил матери свое доверие, даже когда Джоан его не заслуживала.
Но как знать?
Никто из нас не хотел, чтобы Джоан уезжала. Она была дочерью. Мы – ее родители и я – верили, что она принадлежала нам. Дочки всегда привязаны к семье. Дочки всегда остаются верными. И никогда не покидают родных. Но в итоге получилось так, что Джоан перестала быть чьей-либо дочерью.
Рэй обнаружил меня за кухонным столом, я смотрела в окно.
– Все будет хорошо, – сказал он.
«Может, и будет, – подумала я, – а может, и нет». Лишь время покажет. У меня было многое: теплая ручка Томми в моей руке каждый день. Неизменная фигура Рэя рядом со мной каждую ночь. Теперь жизнь Джоан была мне недоступна. Но Томми и Рэй были живы, здоровы. И они мои.
1958
Целый год я жила, не зная, что случилось с Джоан. Жива она или мертва, я не имела ни малейшего понятия. Хьюстон жил своей жизнью, как и всегда; я переоценила заинтересованность города в Джоан Фортиер. Я должна была сама понимать – в конце концов, я прожила там всю жизнь. Иногда я ловила себя на мысли, что хорошо, что Джоан уехала тогда, когда уехала. На ее место стремились девочки помоложе. Поначалу, когда мы с девочками ежемесячно собирались на ужин в «Нефти», мы становились объектом всеобщего наблюдения. Подруги Джоан. Потом, постепенно, люди перестали на нас смотреть. Когда-нибудь они перестали бы смотреть и на Джоан, хотя ей, наверное, давно было плевать.
Я больше никогда не разговаривала с Мэри Фортиер. Хотя однажды попыталась. Я приехала в Эвергрин, когда была на четвертом месяце беременности и животик только начал показываться. Я забеременела через месяц после исчезновения Джоан. Поначалу я боялась за ребенка, который рос внутри меня, боялась разрушить его жизнь своей печалью. Мне было плохо, когда я носила Томми, но на этот раз токсикоз был намного сильнее. Я целыми днями лежала на прохладной плитке, приподнимаясь на руки и колени лишь для того, чтобы меня вырвало. У моих страданий была цель, она заключалась в разительном контрасте тщетному желанию увидеть Джоан. Моя тоска никогда не вернет ее обратно. Я так и не понимала, что именно Мэри поняла из исчезновения Джоан.
