Трудно поверить – хотя, наверное, женщины сумеют, – но фрау Марта какой-то миг колебалась, прежде чем скинуть шубку с плеч. Однако это и в самом деле был миг, не более того.
В следующее мгновение она высвободилась из шубы и, распахнув наружную дверь, бросилась бежать через кладбище. Женщина знала: все могилы сейчас пусты, их не следует бояться. А вот от обитателей этих могил, которые, высыпав из церковных дверей, продолжали гнаться за ней по кладбищу, пощады не жди.
И еще она откуда-то знала, что по ту сторону кладбища окажется в безопасности. Тем, которые встали из могил, есть ход в храм Божий – во всяком случае, в ночь на Рождество, – но вот в город, место обитания живых, им нет хода даже тогда.
И ее не настигли, хотя пару раз старая Марта уклонялась от своих преследователей буквально чудом.
Миновав кладбищенскую ограду, женщина не остановилась, хотя и чувствовала, что силы ее старого тела уже на исходе. Она как раз пробегала мимо ратуши, когда услышала, как на ратушной башне бьют часы. Они отмерили двенадцать ударов. А поскольку это явно был не полдень, то значит – полночь.
Фрау Марта подняла взгляд к небу – впервые с того момента, как шагнула за порог своего дома. И увидела луну. И все поняла.
Медленно-медленно, оступающимся стариковским шагом, побрела она домой. Поднялась к себе в комнату. Опустилась в кресло.
Все было, как прежде, – только сейчас на кровати не лежала ее шубка, последняя нарядная одежда старой Марты, подарок ее покойного мужа…
* * *
Ее домашние поднялись рано утром: даже не будучи такими уж усердными прихожанами, на Рождество они, конечно, посетить церковь собирались. Единственное, что их удивляло – куда делась «старая хозяйка». Всем было хорошо известно, что фрау Марта обязательно намеревается выйти к заутрене первой, а уж по причине особой набожности, потому, что так положено, или чтобы вызвать у ландсбергских прихожанок зависть при виде дамаскетовой шубки – это другой вопрос. Но Марта, судя по всему, так до сих пор и не покидала своей комнаты на верхнем этаже.
Родственники деликатно постучались к ней. Не получив ответа, постучали сильнее и решительнее. Затем, немного посовещавшись, решились взломать дверь.
Они застали старую Марту живой и в полном сознании, хотя и страшно ослабевшей. Она еще успела рассказать им эту историю, целиком и во всех подробностях. А потом смежила веки – и… воссоединилась с теми, кого видела во время церковной службы незадолго до полуночи.
Сперва все сочли ее рассказ предсмертным бредом. В него не поверили даже после того, как убедились, что прекрасной дамаскетовой шубки на беличьем подбое нигде в комнате нет, а ведь было отлично известно, как бережно относится фрау Марта к этому последнему из своих сокровищ. Но потом эту шубку все-таки нашли. И отнюдь не в комнате, даже не в доме.
Ее, а точнее, то, что от нее осталось, обнаружили на церковном кладбище. Плотный дамаскет был буквально истерзан, разорван на множество клочков вместе с мехом – и каждый такой клочок лежал перед какой-нибудь из могил. Словно эти обрывки побросали в досаде, уходя.
Вот, собственно, и вся история. О лунном свете, нарядной шубке и одиночестве.
Да, еще о сдержанном обещании тоже. И о милосердии.
Потому что муниципального советника Филиппсборна с тех пор больше не встречал никто и никогда.
