— Она, должно быть, не в себе, газ — это не шутка, смотри, они несут ее в больницу.
Маленького Эриха соседи взяли к себе. Утром Карл побежал с запиской матери к дяде. Дядя жил неподалеку от них. На одном из задних дворов находилась его мебельная фабрика, квартира же была во втором этаже большого фасадного здания. Увидев на медной, начищенной до блеска табличке фамилию — девичью фамилию матери — Карл заплакал и, всхлипывая, спросил дядю. Горничная оставила его за дверью, затем кто-то посмотрел в глазок, приоткрыл дверь, не снимая цепочки, толстая женщина в пестром халате и с непричесанной головой спросила его через щелку, что ему нужно. Говорить он не мог, он только просунул в дверь листочек бумаги. Дверь закрылась, женщина удалилась.
Вдруг где-то в квартире хлопнула дверь, кто-то ругаясь, рыча, вприпрыжку, припадая на одну ногу, подбежал, отбросил цепочку, рванул дверь. Перед Карлом стоял маленький человечек без пиджака; одна нога у человечка была короче другой, на четырехугольном багровом лице топорщились седые усы. Левой рукой он схватил Карла за плечо.
— Кто дал тебе записку?
Карл сказал, заикаясь:
— Это я, Карл. На столе…
Одним движением человечек втянул Карла в переднюю, где стояли толстая женщина и горничная. Дверь захлопнулась.
— Где мама? Что с ней?
Хромой человечек таращил на Карла глаза, у него был странный жест: он поднимал левую руку так, точно сию минуту схватит Карла за горло. Опустив темноволосую голову на грудь, Карл горько плакал, и слезы катились у него по лицу.
— В больнице.
— Она жива?
Карл, всхлипывая, кивнул. Человечек опустил руку.
— Тогда все в порядке. Тогда все в порядке. Ложная тревога. Я все еще не могу оправиться от испуга.
Женщина у двери сказала:
— Слава богу. Слава богу. Я тоже ужасно перепугалась.
Горничная плакала, уткнув лицо в фартук.
— А ну-ка, заходи.
И дядя, с большой жирной лысиной чуть не во всю голову, заковылял по длинной дорожке коридора. В узкой, заставленной бесформенной мебелью столовой они уселись под газовой лампой. Стол был накрыт на две персоны, горничная принесла чашку для Карла. И он сидел здесь, вытирая мокрое от слез лицо, это было утро после грозовой ночи, после того, как мать сделала это над собой. Они налили ему кофе, они уговаривали его пить, хвалили кофе, женщина велела горничной подрумянить ей на сковородке сухари.
— С поджариванием хлеба дело идет на лад. Девушка, наконец, научилась, — обратилась она к мужу, а мальчику пояснила:
— Нам приходится сушить хлеб. Ни я, ни дядя не переносим свежий. Почему это, собственно, от здешнего хлеба так пучит? Ты ведь наполовину крестьянин.
Муж, жуя, откликнулся:
— Оставь его в покое, он в другой раз тебе это объяснит.
Супруги умолкли и молча, очень медленно, очень внимательно принялись есть и пить, часто приглашая Карла следовать их примеру, хвалили мармелад. Женщина взглянула на Карла.
— И как такие вещи сваливаются на человека! Я все еще не могу притти в себя.
Муж сочувственно закивал. Жена вытерла рот.
— Ты видел, Оскар, как плакала Анна? Она — добрая девушка.
Карл пил кофе. Когда, наконец, можно будет встать? Внезапно, после благоговейно-обстоятельного жевания, муж сказал:
— Собственно, можно было бы позвонить в больницу и спросить, как ее состояние.
Жена вскрикнула.
— Я надеюсь, ничего опасного?
— Ну да, во все-таки следовало бы осведомиться.
И сейчас же, не дожевав, дядя заковылял из столовой. Карл и женщина, оставшись одни, ждали, не произнеся ни слова. Вскоре они услышали в коридоре его припадающие шаги и успокоительное:
— Все в порядке. Все в порядке. Ничего страшного. Врача, правда, не было. Сестра сказала, чтобы мы не беспокоились, что это лишь легкое отравление светильным газом. Отравление светильным газом — сказала она — излечивается.
Но лицо у дяди было озабочено. Он стоял за стулом жены, о чем-то с ней шепчась. Карл уловил несколько фраз.
— Кому-либо надо пойти и дать сведения, полиция заинтересовалась этим делом.
Расстроенный, он повернулся к Карлу.
— Где же второй? Ведь вас двое.
— Нет, нас трое. Марию мама отдала.
Он и не подозревал, что сестренка живет в этом доме.
