— И что же?
— Позвони-ка ему сам или, постой, я вызову его, а ты подойдешь потом к аппарату. Ты ничего не получал?
— А что я должен был получить, Эрих?
— Тебе надо с ним поговорить. Против тебя хотят возбудить дело.
— Ну, и пусть возбуждают, чорт их всех возьми, вы, наверное, все рехнулись здесь.
— Но есть приказ о твоем аресте.
— Ах, вот что, вот что.
Вот оно, значит, куда мы докатились, однако, много они себе позволяют.
— Он сказал тебе об этом? Соедини же меня с ним.
Из телефонного разговора выяснилось, что, в связи с требованиями таможни и переотправкой машин за границу, после того как было установлено, что болезнь Карла — фикция, издан приказ об его принудительном приводе, что при теперешних обстоятельствах означает, по всей вероятности, арест. Он сам, — прибавил доверенный, — поехал к Карлу на квартиру. — Он говорил очень тихо, очевидно, чувствуя, что за ним наблюдают.
— Ну, и что? — Ну, и установил, что там все спокойно. — Карл попросил у Эриха кофе. Он был в бешенстве. Какая безграничная гнусность! Какое лицемерие! Конечно, он перебрасывает производство за границу, а что ему с ним делать, кто теперь станет здесь покупать что-нибудь, кому польза оттого, что цехи пустуют и машины ржавеют? Машины, которые никому не нужны, вывозить за границу — это преступление и за это человека сажают за решетку? А другие, как поступают другие?
— Ты не имел права этого делать, Карл — уговаривал его Эрих, — поэтому они тебя и ищут, я уже виделся с твоим адвокатом.
— Что он?
— Он хочет взять на себя защиту и тотчас же сделать все, что нужно (очень любезно с его стороны), но он полагает, что в данную минуту дело это с чисто юридической точки зрения сомнительно, о чем он тебе уже намекал. Короче говоря, пока мы тут все уладим, ты уезжай куда-нибудь — за границу ли, в другое ли место.
Карл рассмеялся.
— Дай-ка выпить, паренек, я испарюсь, не то еще тебя обвинят в пособничестве.
Карл барабанил по столу, на лице его была ярость. Выпив, Карл пристально посмотрел на своего расстроенного брата.
Тот вздохнул:
— Что это будет, Карл?
— С кем?
Эрих вперил в пространство отсутствующий взгляд. Карл вынул часы.
— Прежде всего, я заеду к адвокату и оттуда позвоню тебе. Будь покоен, я не собираюсь сложить оружие. Совсем, совсем не собираюсь.
Эрих молча придвинул Карлу какую-то газету и листовку, на которую Карл только что смотрел.
— Весь городской транспорт бастует, Карл, ты вряд ли доберешься до адвоката.
— Пусть бастуют, сколько хотят, мне-то что?
Это был прежний разгневанный фабрикант, на нем был его дорогой костюм, он сидел в доме у брата, где сиживал часто, в аптеке, которая была делом его рук. Нахмурившись, читал он газету и хотел было уже смахнуть прочь вторую подсунутую Эрихом дрянь, как он назвал, листовку, но взгляд его невольно упал на случайную строчку, он стал читать, перевернул листок, увидел необычные слова, которыми воззвание кончалось. Тогда он начал читать с начала и читал сосредоточенно и долго. Лицо у него разгладилось, плечи опустились, он дышал спокойней, медленней, пульс бился ровней, он читал строчку за строчкой, он слышал их голос. Когда он с листком в руке взглянул на Эриха, тот был поражен происшедшей в брате переменой. Карл улыбнулся.
— Ты читал это, Эрих?
— Ах, Карл, какое это имеет для тебя значение?
Карл усмехнулся про себя, энергично выпрямился:
— Ты прав. — Он встал. — Так что это я хотел? Да, к адвокату, ладно. (Что мне у него делать?)
— Будь осторожен, Карл. Я рад, что все это так мало тебя волнует.
Они обнялись.
— Ты скоро получишь от меня весточку, Эрих, не из тюрьмы, ручаюсь.
— Деньги у тебя есть?
Карл рассмеялся.
— Бот теперь ты меня хочешь поддержать, спасибо, друг, и успокой мать: пусть не тревожится за меня.
Эрих, оглушенный, остался один.
Карл прошел весь длинный путь до дому пешком. На углу улицы, где он жил, он осмотрелся: нигде ничего подозрительного. В квартире — горничной не было дома — он отпер все двери: здесь он прожил долгие годы, это был его дом, его строение, это было жилье некоего Карла, как он страдал здесь! Дом нашего бедного друга Карла, — думал он. Он распахнул окно — горничная ничего не делает, до чего все запущено — в музее он так и отпрянул — какая дикая картина, ему стало стыдно, до чего он дошел, надо, надо кончать. Он вошел в комнату Юлии; подойдя к письменному столу, где стоял ее портрет, — его карточку, стоявшую рядом, она перевернула, — он заплакал от стыда и раскаяния, шепча, моля о прощении. Он всматривался в ее портрет, это уплыло у него из рук, он с мукой прижал портрет к груди. В детской он сел на одну из кроватей, — будьте счастливы, дорогие; на маленькой парте лежала раскрытая арифметическая тетрадь, он написал Юлии:
