Потом приехал Витте. На ходу соскочив с коляски, он напрямик бросился через парк. Ветки хлестали его по лицу, листья запутывались в складках вьющейся по ветру крылатки. Едва отдышавшись, тоже принялся убеждать и запугивать.
— Не советую вам ходить по открытому океану на ненадежном судне, — косясь на окна, за которыми сурово мерцало море, предостерег он. — Переждите грозу в тихой гавани. Эту паузу выжидания даст вам Манифест о свободах. Потом вы сможете взять прежний курс. У вас снова будут развязаны руки.
Но государь не внял. Остался равнодушно холоден и уклончиво тверд. Казалось, что все горячие, нетерпеливые речи просто-напросто не доходят до его сознания.
— Невозможно, — тихо выронил он под конец и покачал головой.
Николай Николаевич опять взорвался и, не стесняясь присутствием Витте, обрушил на упрямого племянника новый заряд ругани.
— Папенька бы не одобрил, — государь поморщился. На счастье, подоспели известия из правительственной канцелярии. Витте сам взялся сообщить государю последние новости.
— «Число бастующих по империи, — монотонно читал он, — перевалило за миллион, а бунтовщиков в деревнях — за три миллиона. Число разгромленных крестьянами помещичьих имений достигает к настоящему времени двух тысяч. Отмечены первые бунты в армейских корпусах, возвращающихся с Дальнего Востока…» — Мельком взглянув на царя, он отложил сводку и напрямик предостерег: — Если выступления мастеровых, мужиков и возвращающихся из Маньчжурии солдат сольются воедино, вашему величеству вместе с семьей придется покинуть Россию. Кстати, — властно выхватил из папки телеграмму, — из Берлина поступил запрос: не пожелает ли его величество, чтобы на случай необходимости выезда был послан германский эскадренный миноносец? — Настала гнетущая долгая пауза. — Смотрите! — Витте ткнул пальцем в окно. — Он уже болтается на рейде.
Николай встал, подошел к окну, мельком взглянул на горизонт, но ничего не увидел. Поднявшись на возвышение, где принимал обычно доклады, постоял у стола, потом быстро проследовал на середину комнаты к другому столу — для занятий — и сел. Прочитав, в который уже раз, текст, вновь поднялся, отодвинув ногой кресло. Затем истово мелко перекрестился, сел, подписал и, отбросив, как неприятное насекомое, перо, в изнеможении откинулся в кресле.
У губернатора Волков застал барона Мейендорфа и генерала.
— Вот и вы наконец! — бросился к нему Звегинцев. — Где же вы были?
— В чем дело, господа? — Полковник внимательно оглядел встревоженные сумрачные лица. — Вы чем-то обеспокоены?
— Я пытался связаться с вами еще вчера вечером, — раздраженно дернул плечом Мейендорф, — но вы как сквозь землю провалились.
— В такой час! — скорбно поник Папен.
— Значит, вы уже знаете, что ваши войска расстреляли демонстрацию? — небрежно бросил ему Волков.
— Как? Что вы сказали?
— Не узнаю вас, господа, — Юний Сергеевич вновь обвел присутствующих спокойным, изучающим взглядом. — Отчего вы столь необычно взволнованы? Если вас заботит моя скромная особа, то совершенно напрасно, потому как я пребывал на своем посту и вообще, можете убедиться, ничего со мной не случилось. Ей-богу, положение у нас хоть и хреновое, но не хуже, чем вчера или третьего дня! И если бы не истерическое поведение некоторых офицеров…
— Юний Сергеевич! — по-женски всплеснул руками губернатор. — Что вы такое говорите, сударь? Какие расстрелы, какие офицеры, когда на нас, будто снег на голову, свалилась конституция!
— Что-с?
— Извольте взглянуть, господа. Жандармы, как всегда, узнают в последнюю очередь, — язвительно раскланялся барон. — Поздравляю! От всей души поздравляю!
— Конституция? — недоверчиво переспросил Волков. — Это действительно так?
— Какие могут быть шутки, полковник?! — взорвался Мейендорф, поддав ногой плетёнку для бумаг.
— Ах, оставьте, барон, — поморщился губернатор. — Неужели вы не слыхали, Юний Сергеевич? Еще семнадцатого октября государь обнародовал Манифест, в котором гарантируются незыблемые основы гражданской свободы, а также созыв законодательной думы с привлечением к выборам всех классов населения.
