Но сегодня не слышно журчания струек, клокотания вод у осклизлых решеток. Онемела взбухшая от ливней Даугава и колотится о чугунные кнехты, и ветер беззвучно швыряется в стекла дождем.
Ревут остановленные заводы. Ошпаренным свистом заливаются паровозы в депо. А когда настает внезапная тишина, взвинченные нервы и уши томительно ждут повторения. Но прежде чем вновь взовьются гудки, проступит, словно из редеющего тумана, растревоженный гул, который перекатывается валами по улицам и площадям.
Двенадцатого октября было прервано сообщение с Москвой. На следующее утро остановилось движение на магистрали Рига — Псков — Петербург. Одновременно к стачке примкнули телеграфисты, а часом позже — рабочие железнодорожных мастерских. Шедшие в Ригу составы были задержаны в Двинске и Витебске или застряли на полустанках. Семафоры опустили красные круги.
Пятнадцатого федеративный комитет опубликовал воззвание «Всем рижским рабочим» и потребовал немедленно приостановить «всякую деятельность». Вслед за рабочими крупнейших заводов к всеобщей политической забастовке присоединились трамвайщики, ремесленники и гимназисты.
Последняя телеграмма, которую удалось передать из Риги, была шифровка полковника Волкова шефу жандармов Трепову.
Шумные манифестации вспыхнули в центре города, охватив Невскую, Романовскую, Елизаветинскую, Ключевую и Мариинскую улицы. На углу Невской и Елизаветинской был застрелен боевиком подполковник Малоярославецкого полка при попытке убить очередного оратора. Ожесточенная перестрелка завязалась у Верманского парка, где драгуны внезапно атаковали рабочих с заводов Тилава, Эрбе и Данцигера, но были отогнаны боевиками. Повсеместно происходили стычки с полицией.
В одной из них, на перекрестке Гертрудинской и Церковной, выстрелом из бельгийского револьвера был смертельно ранен околоточный надзиратель.
Случайные стычки лишь подчеркивали странное бездействие властей. Выдержанные в тоне меланхолической констатации фактов телеграммы и фельддепеши, приказы, похожие на заклинания, и общая атмосфера растерянности — все это были свидетельства нервической каталепсии, которая овладела хозяевами города.
С первых часов забастовки все наличные силы были выведены на улицы. Перед рассветом заняли позиции пехотные батальоны, протянувшие цепи от Шарлоттенталя до кладбищ Московского форштадта. Когда по приказу офицера солдаты, взяв винтовки на руку, выставили штыки, показалось, что упала полоса тонких осенних саженцев. Офицер нервничал, метался перед строем, размахивая никелированным револьвером, но так и не скомандовал «пли». Стараясь не замечать наведенные на него маузеры, он оказался вынужденным пропустить колонну с красными флагами на Елизаветинскую. Сохраняя полный порядок и тоже словно не замечая опрокинутого леса штыков, демонстранты обогнули ограду Шюценгартена и направились к центру.
На подходе к Александровской, у собора, их встретили полицейские цепи и отряды драгун. Когда ротмистр с откинутым на плечи желтым башлыком выхватил из ножен саблю, колонна раздалась, и вперед вышли дружинники с винтовками. Полицмейстер сейчас же бросился к командиру драгун и, держась за стремя, начал что-то ему кричать. Слова тонули в сплошном многоголосом гуле, и, возможно, даже сам ротмистр расслышал не все. Но основное он понял. С видимой неохотой вложив клинок в ножны, тронул поводья и повернулся к демонстрантам спиной. Полицейские беспрепятственно пропустили народ к Верманскому парку. Здесь-то и произошла перестрелка с драгунами. С обеих сторон были убитые и раненые. Несколько всадников, размахивая короткими винтовками, даже врезалось в толпу. Но на этом их боевой пыл иссяк. Танцуя и фыркая, крутились на одном месте окруженные людским морем лошади. С истерическим ржанием они взвивались на дыбы, и яростная пена стекала с железных мундштуков. Но десятки рук уже вцепились в сбрую, ухватили за солдатские ремни и сапоги. Драгун стащили куда-то вниз, под ноги, а в седлах закачались вооруженные боевики. Колонна двинулась дальше и у цирка Паулуччи сомкнулась со встречным потоком, который прорвался с Мариинской улицы.
