Интернационал наш семейную жизнь обсуждает. Гриша недавно женился на местной, вот и зацепились языками, высказываются поочередно.
- Я вам сейчас свою покажу, - это Миша, полез в карман. Смотри-ка, и в лесу с собой. - Вот. Это третья у меня. - Показывает хмуроватую узбечку, под сорок.
(Мише за пятьдесят.)
- А с теми-то что, развелся?
- Зачем развелся? У нас это нет, крепкая семья. Умерли. Раком болели. Жизнь тяжелая.
На Мишиной морде, даже после шестеры лагерной, - следы былой холености.
- Когда эта умрет - хочу на русской жениться.
- Она еще тебя переживет, не загадывай.
- Нет. Ей двадцать пять уже. Больше десять лет не продержится. А мне шестьдесят два будет - зачем умирать?
- Думаешь, русачки покрепче?
- Да. Хорошие женщины, не ленивые. Я хочу свое дело иметь - русско-узбекская кухня, будем людей кормить.
Здесь мы покивали - что да, то да, готовил Миша здорово. Предыдущий повар, грузин (не Кацо, молодой обалдуй), не утруждал себя рецептурой. Покупал в поселковом магазине свинячью башку, сало из нее вырезывал кубиками и в кипяток бросал - готов супешник. И хавали мужички! Жиринки плавают - стало быть, законная бацилла. А на второе - рожки или яйца вкрутую. Так бы и самозванствовал, душегуб, но нарвался на Гешину бригаду.
Приехали как-то ребята на тракторе, не поленились - из чистого любопытства. Я-то их разбаловал, изнежил: такие харчо каждый день в ведре импровизировал от нечего делать - сам на себя удивлялся. До тюрьмы и яичницу не умел толком, откуда взялось?
Отведали мои гурманы свинячьего кипятка, ковырнули склеившиеся рожки - и полезли обратно на трелевщик. Повар не обиделся, но деньги потребовал: у него на полтинник все меню скалькулировано. А вот этого делать было не надо. Тем же вечером подправили ему Геша с Ванькой носовую горбинку и пообещали назавтра его собственные яйца сварить - тогда, мол, и заплатят по полтиннику. Тут, видно, горская гордость взыграла в парне такое хозяйство всего в рубль оценили! - утром ломанулся к техноруку, перевелся в сучкорубы.
Но Мишина карьера тоже не с роз началась. В первый же день решил блеснуть, потрясти публику и - сверх программы - соорудил беляши. И впрямь в лесу что-то невиданное! Пустил по себестоимости: реклама важнее прибыли, - тридцать копеек штучка. Геша же с Ванькой наводили порядок в системе общепита - как раз после альминой истории было, искали на ком зло сорвать. И беляши подвергли тщательной препарации на предмет: где мясо? за что плотим?
- Здоровский обед сегодня! - кто-то шел от вагончика, а мне хотелось радостью поделиться.
- Ну, зыкий. Повара бьют уже.
- Мишу? За что?
Выяснилось: не нашли Геша с Ванькой мяса в нужном количестве. Напрасно Миша плакал, аллахом клялся - дескать, свинина - она растекается, тает в тесте, пропитывает его - потому и вкусно так, он же сам пробовал, грех на душу взял.
Нет, бить не били - пожилой все-таки человек, - но страху нагнали. Ничего, поварам оно не вредно. Еще приветливей стал, старательней. Когда Малинников хотел его в офицерскую столовую перевести - чуть бунт не случился. (На другой год перевел все-таки.) Сейчас, наверное, процветает Миша в Ташкенте - глупо было бы: такая практика!
Гриша с Кажу отправились заводить свои хапы, Ара и Кацо взяли еще по компоту. Им спешить некуда - шишкари оба, самая дурковая работа на поселении.
Правда, зимой, когда весь узбекский этап на нее попал, - я им не завидовал.
Шишки в мешок собирать - не топором махать, не согревает в минус тридцать. А из будки я их гнал неумолимо: мешали спать, гремели печною дверцей.
- Холядно, холядно, - лопочут, синеют, но мне не жалко. Да, морозок, так чего ж вас понесло на север? Сидели бы у себя, в солнечной Чучмекии. Каждому свое. Я в минус тридцать и на улице мог спать, на штабеле то есть. Батя мне пальто прислал
- непрошибаемое, 50-х годов издания - добротная вещь! Когда он в Питере его предлагал носить - я глумился только. А вот пригодилось, поди ж ты! Не выбрасывайте, друзья, теплые вещи - даже смешные на вид. Кто знает, что нас ждет еще.
- Кацо, а я слышал, грузины не любят армян, как вы с Арой кентуетесь?
