– Слух ходит, что он может дочь морем повезти, – заметил с каким-то своим умыслом хозяин, не отрывая прищуренных глаз с лица отца юноши. – В сильное волнение попасть может. Прошлый год летним же месяцем море так разыгралось, – он медленно покачал большой головой, будто отчётливо вспоминая пережитый страх и подробности бури, – в нашем караване два судна с ценным грузом потонули. А Каспий-то не разбирает, хан ты или купец.
Такое предположение обеспокоило его приятелей.
– Не дай Аллах! – больше всех огорчился старший из них. – Брат его и платить отказаться может. Скажет, что расписку писал не он, и пусть расплачивается, кто писал. Я его знаю. Ненавидит Менеды-хана.
– Не дай Аллах! – согласился с ним и хозяин. – Сколько денег потеряем.
– А я больше всех, – избегая смотреть на остальных, проговорил отец юноши с тяжёлым вздохом.
Хозяин продолжал неотрывно взирать на него, как тигр на раненого кабана, и вроде бы без задних мыслей предположил:
– А то ещё разбойник этот, Разин, напасть может. Если узнает о дне свадьбы. – Он коснулся пальцем виска, будто припоминая что-то: – Из головы выветрилось. Кто же на последней пьянке мне на ухо проговорился, что слышал, как хан назвал дату выезда свадебного каравана в Ленкорань.
У отца юноши по спине пробежал озноб. Многое бы он дал, чтобы хозяин забыл, что назвал её он, так как только он, трое суток назад приплыв за сыном, знал последние новости на персидском берегу Каспия. Старший из купцов с сомнением тряхнул седеющими волосами.
– Семьдесят боевых стругов у хана, четыре тысячи лучших воинов берёт в сопровождение... – возразил он с неспешным рассуждением. – Нет, не посмеет Разин, даже если прознает про дату... А и посмеет, откуда наберёт столько разбойников, чтобы хана возле его берегов победить?
– Да нам-то что с того, что не победит, если хана случайно убьют. Пуля, она, как и море в бурю, не разбирает, хан ты или простой смертный.
Казалось, такое предположение хозяина больше всех поразило отца юноши. Он не подумал прежде о подобной возможности, и на лбу у него выступили капли пота. Хозяин отметил это про себя и перевёл взор с отца на юношу, точно догадывался, какой ценой тот оказался на свободе. Однако он ошибался, полагая, что главной целью казачьего атамана было заполучить богатую добычу приданого на ханских стругах.
Ущербная луна и густая россыпь алмазного мерцания бессчётного множества звёзд южного неба облепили небосвод, когда отец юноши заговорщически проводил за ворота гостевого подворья своего дочерна загорелого слугу и телохранителя, проверенного на преданность долгими годами службы.
– Потребуй у дворцовых охранников, чтобы тебя провели к самому Менеды-хану. Он тебя видел со мной и должен был запомнить. Скажешь только ему, – полагая, что их никто не слышит, тихо разъяснил он телохранителю, будто своему несомненному единомышленнику. – Разбойник Разин прознал, когда хан повезёт дочь жениху, собирается напасть на него в море.
Сказав это, купец вложил ему в широкую жёсткую ладонь десять золотых монет. Телохранитель ничем не выдал удивления от такой необъяснимой щедрости, молча убрал деньги в тряпицу, завернул так, чтобы они бряцаньем не выдавали движений, и сунул к поясному кушаку под серый дорожный кафтан. Затем вышел из щели приоткрытых ворот, которые тут же были заперты изнутри подворья самим купцом, вскользь осмотрелся и заторопился ночной улицей Белого города к темнеющим очертаниям угловой дозорной башни. Он не прошёл и сотни шагов, как с дерева у забора персидского подворья, словно обезьяна, ловко спрыгнул на землю коренастый казак с серьгой в левом ухе и крадучись устремился за ним, будто рысь по следам опасной добычи, которую можно завалить лишь из удачной засады.
Телохранитель купца придерживался теней заборов. Он скоро прошёл до конца улицы и приостановился, слившись с толстым стволом тополя. Постояв некоторое время и убедившись, что дозорный стрелец наверху башни не показывается, он осторожно приблизился к узкой каменной лестнице, ведущей на крепостную стену, тихо поднялся и замер. Стрелец был под навесом в двадцати шагах от него, однако не шелохнулся – присев на выступ и привалившись к подпирающему навес столбу, он беспечно дремал, дышал ровно, размеренно. Перс размотал с пояса верёвку, потом захватил её серединой зубец стены, перевалился наружу и, крепко удерживая оба хвоста, стал осторожно спускаться, стараясь не обеспокоить ночную тишь своим шуршанием по каменной кладке.
