Военком заглянул в его личное дело и спросил:
— Отчество сам себе придумал?
Офицер пояснил:
— У него в метрике прочерк.
— Сам, — сказал Коля. — Когда паспорт получал.
— В военное училище пойдешь?
— Нет.
— А почему? — спросил офицер.
— Пока войны нет, я поработаю.
— Ну-ну, — сказал военком. Пошептался со своими коллегами и добавил: — В железнодорожные части. Согласен?
— Да.
Представитель райкома встал и пожал Колс руку:
— Поможете молодым строителям-комсомольцам прокладывать БАМ. Слыхали, что это такое?
— Слышал.
— Поздравляю, это большая честь. Надеюсь, не уроните марку нашего района.
Рядом встал Леша Горбатов:
— Призывник Горбатов прибыл для прохождения медкомиссии!
Провожали их ранним осенним утром. Солнышко еще нежилось в тумане над лесом, кричали петухи и в разных концах им откликались гармошки. Это призывники и провожавшие двигались потихоньку к центральной площади.
У ворот дома Горбатовых стояла Лешкина мать, Катерина, беспокойно смотрела по сторонам. Вышел отец.
— Ну?
— Нет его, паразита. Ну что ты с ним будешь делать? Последнюю ночь дома не мог побыть с родителями. Если ты ему не врежешь как следует, я сама не знаю, что ему сделаю.
— Поздно уже «врезать». А ты у Коли Бурлакова была?
— А чего ему там делать-то?
— Я спрашиваю: была?
— Ну была. Нет его там. И Кольки тоже нет. Бабка одна ковыряется. Ну не могут, чтоб хоть напоследок перед людьми не осрамить.
Бабушка Коли Бурлакова у ворот не ждала, в доме по хозяйству крутилась. Достала из печки противень с пирожками, сложила в рюкзачок бельишко, сунула туда же две бутылки молока и только, когда мимо прошли с гармошкой, подошла к окну, поглядела и тяжело вздохнула.
А Николай в это время сидел на бревне около реки у потухшего костра, перебирал тихонько струны гитары и, казалось, никуда не спешил. На другом бревне сидел Лешка Горбатов и вырезал ножичком узоры на палочке. Рядом была Маша. Она сидела тихонько, съежившись под двумя телогрейками.
Сверху из села ветерок доносил то обрывки песни, то звуки гармошки. Коля поглядел на часы, а Леша сказал:
— Надо бы идти.
— Иди.
— А ты что же, и домой не зайдешь с бабкой попрощаться?
— Она сама на площадь придет.
— Неплохо устроился. Во сколько машина-то?
— В шесть, — сказал Николай.
— Еще полчаса осталось.
— Ну ладно, вы сидите тут, а я пошла, — сказала Маша, сбрасывая телогрейки. — Во-первых, я замерзла, во-вторых, мне и так попадет ни за что, а в третьих — дураки вы оба. — И она пошла, не оглядываясь, вверх по тропинке, сверкая белыми ногами.
Леша поглядел на свой красиво и кропотливо разрисованный прутик, отбросил его и сказал:
— Ну что?
— Ничего.
— Вот именно.
— Ты иди, — сказал Николай, — а то мать там, небось.
— Не твое собачье дело. Ишь, заботливый какой.
— Ты полегче, понял?
Они поднялись со своих бревен.
В это время над рекой пролетел далекий крик:
— Леха-а-а!
— Ладно, в другой раз поговорим, — сказал Леша, поднимая свою телогрейку.
— Годика через два теперь, не раньше. — Коля поднял свою.
Они разошлись. Один — по тропинке вверх на слободку, другой — вдоль берега к мосту.
Потом на центральной площади каждый искал глазами Машу, но на площади ее не было.
Провожали человек пятнадцать призывников, а толпа на площади собралась порядочная. Танцевали, пели песни, выпивали, закусывали вокруг небольшого скверика, па котором стояла каменная плита с именами погибших односельчан во время войны. Бурлаковых там был целый столбец — фамилий десять, да и Горбатовых тоже не меньше.
Лешкина мать рыдала навзрыд, вцепившись в сына, а Лешкин отец пробрался через толпу к Николаю и сказал, слегка пошатываясь:
— Коля… Ты это… Если вместе с Лехой попадете, приглядывайте друг за дружкой и друг дружки держитесь. Земляки, брат, в армии большая сила. Понял?
— Ладно.
— Ну. тогда дай я тебя поцелую.
— Зачем?
— Затем. — Лешкин отец поцеловал Колю в губы и отошел.
Бабушка крепилась. Хоть подбородок дрожал у нее, но не плакала. Председатель с табуретки речь произнес:
— Я уверен, что наши землями мартемьяновцы не посрамят памяти героев-односельчан, не опозорят наши седины и, если надо, сумеют постоять за землю нашу, как стояли их отцы и старшие братья!
