Как только цыганка оказалась на топчане, она завопила еще громче. Валентина Николаевна вытолкала Василия за порог и захлопнула дверь.
Муть в глазах постепенно расходилась – теперь Василию даже неловко было, что он мог так сильно испугаться, – и он увидел Москвитина, который, держа на отлете левую руку с болтающимися в ней ремнями, другой сжимал рацию и горячо говорил:
– Специалиста пришлите, скорей, а то хрен его знает, вдруг сейчас рванет! Да взрывное устройство, я тебе говорю, я ж не слепой, это бомба! Скорей, ребята!
Взрывное устройство?!
Василий не успел осмыслить эту невероятную вещь, потому что в эту минуту Москвитин наставил на него пистолет.
– Руки! – крикнул прапорщик. – И лицом к стене! Ну!
– С ума сошел? – растерянно спросил Василий, чувствуя, как губы сами собой разъезжаются в глуповатую улыбку. – Ты меня ни с кем не перепутал?
Москвитин, не сводя с него ствола, попятился, замер и осторожно перегнулся влево. Связка ремней и эта черная штуковина легли на пол. Москвитин отпрыгнул еще ближе к двери, наткнулся на стену около нее, привалился к стене спиной и левой рукой снова вырвал из кармана рацию.
– Ребята, скорей! – выкрикнул он. – Одного я на прицеле держу!
Губы у Василия продолжали разъезжаться в улыбке.
Хотя улыбаться было совершенно нечему…
Если Москвитин и в самом деле снял с цыганки взрывное устройство, значит, это была не цыганка, а террористка. И это он, Василий Каширин, привез террористку в роддом!
А вдруг эта штука в любую минуту рванет? Надо ее быстренько хватать и бежать подальше от роддома! Неужели Москвитин не понимает, что если рванет – тут никого живого не останется, и что его жена и еще не родившееся дитя тоже подвергаются страшной опасности?
Надо ему сказать, но станет ли он слушать Василия? Не выстрелит ли чуть раньше – он же не в себе, бедолага-прапорщик, который попал явно в нештатную ситуацию?
А если оно радиоуправляемое, это устройство? Если цыганка – какая, к черту, цыганка?! – была не одна? Если у нее имелся какой-то сообщник, который и привел ее к посту ГИБДД, где гуманный сержант Эдуард Кондратьев…
Следующие три события произошли одновременно – ну, может быть, с каким-то временным зазором, но зазор этот был настолько несущественным, что его можно не считать.
Сначала стихли крики цыганки. Потом дверь в приемный покой приоткрылась и высунулась доктор Макарова. Она посмотрела на Василия и сказала с каким-то недоумевающим выражением:
– Умерла. Болевой шок. И ребенок тоже…
И вот в это самое мгновение произошло третье событие. Распахнулась дверь с улицы – причем настолько широко и сильно, что Москвитин оказался загорожен ею. И напротив Василия возник в проеме двери сержант Кондратьев.
Василий решил, что ему снова призраки мерещатся, потому что Кондратьев-то это был Кондратьев, но все же он оказался сейчас какой-то другой… Исчезло миролюбивое, любезное выражение, худое лицо еще больше усохло, как бы даже заострилось, и взгляд прежде дружелюбных глаз был теперь остер, словно бритва. И в его руке… в его руке тоже был пистолет! Совершенно так же, как минуту назад – москвитинский, он смотрел в лицо Василия!
…Что-то Василий успел все же понять, потому что он качнулся в сторону – и одним движением захлопнул дверь в приемный покой, прикрыв ею стоящую на пороге докторшу.
И это было его последнее осознанное движение в жизни, потому что в следующее мгновение перед глазами Василия блеснул сгусток огня, а потом в грудь вонзилось раскаленное острие и пригвоздило его к стене.
Миг, ну, два он еще пытался справиться с болью и даже успел увидеть, как Москвитин с силой отмахнул железную створку, которой был прикрыт, в обратную сторону, и Кондратьева ударило этой дверью столь сильно, что вышвырнуло на крыльцо.
Василий увидел глаза Москвитина – безумные, расширенные, изумленные – и выдохнул, чувствуя необходимость хоть как-то оправдаться:
– Это он меня остановил… на повороте… посадил ко мне… они, значит, вместе…
В горле у него забулькало, стало тесно и горячо, и больше Василий уже никому, ничего и никогда не смог бы сказать.
Из раздела «Происшествия» газеты «Губернские ведомости»
