Проглотив слюну, инвалид произносит только одно:
— Я — инвалид.
Эти слова как будто ужалили Нюрку. Она орет:
— Все теперь инвалиды! Все — Фалеевы! А, может, тебе в Ташкенте трамваем ногу отрезало? — И она по своей привычке распускать руки толкает его.
Инвалид, поскользнувшись на приступочках, падает и затылком стукается о лед. Шапка слетает, и мы видим его страшную голову, испещренную шрамами. Женщины подбегают к нему, помогают подняться. Он встает на свои обрубки и, подпрыгивая, точно подбитая птица, приближается к Нюрке. Она пятится, но… поздно! Размахнувшись, он бьет ее своим костылем по коленям — выше ему не достать. А когда она, охнув, нагибается, пытаясь схватить костыль, он бьет ее прямо в лицо этим костылем. Мы слышим тупой звук удара и видим струйки крови на Нюркином лице. Красные капли падают на белый снег.
Инвалид произносит, не обращаясь ни к кому:
— Курва! — И добавляет к этому слову другое, которое моя бабушка называла непечатным. Он сует мне свою карточку, подняв ее со снега: — Возьми, парень, хлеба!
Я подаю ее в окошечко, а сам смотрю вслед охающей Нюрке, которую уводят подхалимки. По ее дрожащей спине мне кажется, что она плачет.
— …Не придет черт! — раздается рядом крик. На снегу пляшет от мороза наш Ваничка. — Нет! — Он смеется. — Нет, нет! Не придет черт сегодня! Я знаю! Я не буду бояться!
«О каком это черте он уже несколько раз говорит?» — думаю я всю дорогу до дома.
— Сегодня, — радостно говорит мама, вынимая из своего портфеля зеленую бумажку, — я получила для вас карточку УДП!
И она дает мне ее в руки. «УДП» — написано сверху, а чуть пониже — печать и наша фамилия.
— Это значит, — объясняет она брату, — усиленное дополнительное питание.
Сегодня горит электричество, и от этого нам всем немного веселее.
— Ты завтра, — обращается мама ко мне, — поедешь в столовую — там питаются ученые — и будешь обедать по этой карточке. И, — она смотрит на брата, сидящего на кровати, — привезешь ему то, что останется. Не потеряй ее, это наше УДП! — Мама смеется, и мы тоже.
Целый вечер я думаю, уча уроки, о завтрашнем обеде в столовой. Я так давно нигде не был, что эта поездка в столовую, где я буду среди людей — ученых — волнует меня. И я мысленно начинаю придирчиво рассматривать свой костюм.
Он состоит из выношенной, но приличного покроя куртки из вельвета, вязаного старого свитера, очень старых и жалких брюк и ботинок. Они-то больше всего и смущают меня. Все дело в том, что они — разные, несмотря на одинаковый размер и цвет: на одном — рисунок из пробитых дырочек, другой прошит вместо дырочек темно-коричневыми нитками, и носок его облуплен.
«Ничего, — думаю я, — в столовой пройду вдоль стены, и никто и не заметит, что ботинки разные!» С этой мыслью, закончив уроки, я засыпаю.
И сразу же снится мне, как я иду вдоль стены, выставляя всем на обозрение свой лучший ботинок и скрывая в тени худший. А в руках у меня тарелка с супом, где плавает кусок мяса! И все ученые доброжелательно и спокойно смотрят на меня, понимая, что я — мальчик из приличной семьи, что ни в чем, кроме драк в переулках, курения в уборных и плохого учения, я не виноват. И мне становится так хорошо от того, что все они смотрят на меня как на человека и никто не называет меня отщепенцем, что я плачу, и от холодных слез просыпаюсь и слышу, как мне тихонько говорит брат, лежащий рядом:
— Не плачь. Мы не умрем!
Длинная очередь бедно одетых замерзших людей жмется к серой стене каменного дома, на котором висит громадная довоенная вывеска. Большими буквами написано «КАФЕ», а чуть пониже — «Обеды, завтраки, ужины отпускаются на дом с 10 %-ной скидкой». В самый конец очереди встаю и я. Люди здесь отличаются от тех, с кем я ежедневно стою за хлебом на нашей улице. Не слышно матерной брани, никто не прется без очереди — все стоят молча и терпеливо, и только изредка кто-нибудь начинает топать ногами и махать руками, чтобы согреться.
— Десять человек! — кричит из-за стеклянной двери мужчина в белой засаленной спецовке, особенно грязной на его толстом животе.
Мы проходим мимо дрожащих от холода людей в жалких лохмотьях, стоящих у самого входа, и оказываемся в вестибюле. Двое из этих людей, протиснувшись в очередь, идут вместе с нами, но мужчина в белом ловко оттирает их своей спиной и вытесняет за дверь.
