Над кроватью висел большой ковер, когда-то красивый. У другой стены, над моей головой, этажерка из двух сосновых досок: на нижней полке стояли два десятка старых сброшюрованных томов, а верхнюю украшали случайно подобранные предметы, довольно уродливые и бесполезные.
Был еще столик с выгнутыми ножками, прежде служивший тумбочкой: там когда-то стоял бронзовый бюст Наполеона. Теперь же бюст валяется на полу, у камина: в профиль видны верхняя часть шляпы, нос, отворот сюртука и голова орла, разворачивающего крылья веером, откуда и выступает торс тирана. Черная птица приоткрывает клюв.
У настоящих орлов рыжеватое оперение, они кровожадны, их приручают и учат убивать.
На том столике стояли фарфоровая миска, подсвечник и лежала прядь волос, обвязанная синей лентой с золотыми нитями.
По уличной канаве вдоль дома вода течет на северо-запад.
Из подвального окна можно следить, как дождевая влага струится справа налево, слышать ее шум и в темноте даже замечать в этом сером, точно камень, ручье - вспышки, изогнутые отблески, грозовые клубки, которые исходящий из-за дома желтый свет отбрасывает на жидкий витой узор, переполняющий канаву. Если протянуть руку между прутьями решетки, можно дотронуться до воды. Это напоминает окошко тюремного подвала, в которое видны лишь облака или деревья, да изредка - ноги прохожих. Еще можно было бы подняться на последний этаж и, наклонившись, увидеть узкие лодки с веслами по бокам - человеческие тела.
Здесь все комнаты, от подвала до чердака, могут служить пунктами наблюдения за улицей или садом. Похоже на крепость с часовым.
Человек неопределенного возраста, в серой блузе и синих саржевых брюках с расползающимися внизу штанинами, ведет двойную шеренгу детей от восьми до двенадцати лет во улице, вдоль дома сто ли тюремным. то ли больничным, то ли пансионным фасадом.
Мальчишки посматривают на окна с черными решетками и опускают взгляд к подвальному окошку, за которым мерцает тусклый, желтый, почти оранжевый свет грязной лампочки.
Группа детей идет в ту же сторону, куда течет дождевая вода. Некоторые касаются стены тыльной стороной ладоней, другие спотыкаются на плохо пригнанных булыжниках. Улица выгибается: над шеренгой детей, шагающих вдоль дома, возвышается другая, параллельная, и она движется чуть ли не посредине мостовой.
Учитель в больших черных ботинках в в куртке, наброшенной поверх блузы. Он прикрывает стоячим воротником затылок от очень мелкой мороси, на которую мальчишки не обращают внимания: приходится даже следить, чтобы идущие с краю не соскользнули в канаву.
Они удаляются, дождь утихает, и в тучах временами приоткрываются почти белые просветы.
Ребенок лежит ничком. Голые ягодицы, голая спина, голые ноги. Его рост от головы до пят-метр тридцать-сорок. Совершенно расслабленное лицо немного зарылось в траву, веки смежены, рот приоткрыт, волосы - в милом беспорядке.
Через пару часов после восхода солнца: голубое небо и яркие цвета. Свежий, словно рассвет, грациозно дремлющий труп.
Моя кровать стоит напротив стены, обитой синим шелком, где пчелы смешались с королевскими лилиями. Насекомые дрожат на ветру и машут крыльями со скоростью двигателя. Цветы на гибких стеблях указывают направление ветра, а в траве блестит прядка белокурых, золотистых волос, очень тонких на ощупь. Я подбираю ее: снизу она испачкана землей. Я выпрямляюсь, и ветер заслоняет мне взор прядью моих собственных волос.
Мне нравится эта обивка, хоть я и задыхаюсь от тесноты: летом здесь душно, а зимой кажется, будто меня похоронили заживо. В камине пылает зловещий огонь - погребальная жаровня.
Нож на красном плиточном полу, и больше ничего. Восьмиугольные, большие, лакированные плиты из материала цвета запекшейся крови. Вокруг камина, где я разжигаю огонь, они теплые.
Но это приглушенный красный, тогда как стол у окна - пылающего цвета, пусть и усеянный белой пылью, похожей на чешуйки того мотылька, что летит на пламя, привлеченный огнем, где гаснут цветы: в этой-то рдяной воде с кусающимися цветами мотылек и тонет.
Пустота. Развернуть на столе лист бумаги, уголки которого загнулись, пока он лежал у меня в кармане. Графитный карандаш оставляет легкий серый след. Вверху листа я провожу две параллельные линии, означающие веду, пишу слово «река», потом зачеркиваю и пишу «рвы». Вдоль рвов - липовая аллея: деревьев около сорока, они могучие, благоухающие, их серая и влажная кора, изрытая мелкими черными ранками, покрыта с северной стороны зеленой пыльцой. Я пишу «липовая аллея». До дома еще очень далеко.
