* * *
Европа должна была бы «отдохнуть», положившись на Азию, — так считают еще некоторые индусы. Но Европа ни на кого не может положиться. И ей уже больше нельзя отдыхать. Время отдыха кончилось. Теперь надо посмотреть, что он нам дал.
Впрочем, особого проку не видно.
* * *
Еще одна важная деталь отличает индийский способ молиться от европейского: индус молится голым, он снимает с себя все, что можно, оставляя прикрытыми только грудь или живот, если у него слабое здоровье.
И дело здесь не в приличиях. Индус молится один в темноте под сенью безмолвного мира.
Ему нужно, чтобы между ним и Всем Сущим не было никаких преград, никакой одежды, чтобы единое тело ничем не разделялось.
Еще индусы с удовольствием молятся в воде, во время купания.
Один индус, который при мне молился богине Кали, сняв с себя всю одежду, кроме тоненького пояска, сказал мне: «Когда я молюсь в одиночестве на закате солнца и раздетый, молитва идет легче».
Любая одежда отделяет от мира. А вот если вы ляжете голым во мраке, Все Сущее нахлынет на вас и увлечет в порыве своего ветра.
Занимаясь любовью с женщиной, индус думает о Боге, потому что женщина — его воплощение и частица.
Как, должно быть, прекрасно, когда женщина это понимает, когда она привносит безмерность в невеликие, но такие волнующие и важные любовные сотрясения и в ту внезапную огромную отрешенность, что приходит потом.
Такое единение в безмерном, эти минуты наслаждения вдвоем, наверно, и дают человеку тот опыт, которым объясняется их взгляд — прямо в глаза — исполненный неотступного магнетизма, говорящий одновременно о святости, очищении и о неприкрытом бесстыдстве; даже животным нужно общаться с Богом, — говорят индусы, настолько чужды им какие бы то ни было ограничения.[11]
Некоторые даже мастурбируют с мыслью о Боге. Они говорят, что было бы куда хуже заниматься любовью с женщиной (как европейцы), потому что женщина вас чересчур индивидуализирует и не умеет от мыслей о любви перейти к мыслям обо Всем Сущем.
* * *
Индусы — скряги: еще недавно им принадлежала треть всех мировых сокровищ.
Они копят деньги. Любят пересчитывать свое золото, свой жемчуг. Мечтать о том, чего могли бы достичь.
В духовном плане ненасытно жадны до Бога. Представляешь себе индусов как пиявок на покровах Бога.
Вивекананда обращается к Рамакришне. Первый вопрос: «Видели вы Бога?»
Дхан Гопал, вернувшись из Америки, спрашивает, как обстоят дела у его брата,>{52} видел он Бога?
Достался ли ему Бог? — вот какой вопрос был бы ближе к ходу их мыслей.
Йог экономит свои силы. Этот сверхчеловек похож на быка. Никогда не позволит затронуть свое больное место, живую сердцевину своего существа, он сознательно этого избегает. Санскрит — язык притяжательных форм.
Страсть индуса — гомеровские разъяснения, всеобъемлющие, гипнотические описания, навязывающие свое определенное видение.
Если сказано попросту: «лошадь» — для него это еще не означает лошадь, ему нужно, чтобы это была «лошадь с четырьмя ногами, четырьмя копытами, животом, половым органом и двумя ушами», лошадь должна вылепиться из своего описания.
Достопочтенный Нагасена, какими качествами должен обладать ученик? (Вопрос царя Милинды.)>{53}
Ответ: 1) одна доля от осла
2) две от петуха
3) одна от белки
4) одна от пантеры-самки
5) две от пантеры-самца
6) пять от черепахи
7) одна от бамбука
8) одна от гуся
9) две от вороны
10) две от обезьяны, и т. д., и т. д.
34) две от якоря, и т. д., и т. д.
36) три от кормчего
37) одна от мачты, и т. д., и т. д., и т. д.
61) две от семени, и т. д., и т. д., и т. д.
И так шестьдесят семь пунктов — больше сотни качеств.
Удивляет не то, что требуется столько разных качеств, и даже не то, что их нужно разъяснять на трех сотнях страниц, подробно описывая осла с двумя ушами, петуха со шпорами и пр., чтобы все они возникли перед глазами, удивляет, что все это ему известно заранее. Таков стиль индуса: пространный, широкообзорный, собственнический, падкий до наслаждений. В противоположность китайскому, где сплошь аллюзии, намеки, краткие обмолвки.
* * *
Когда я посмотрел на турок и на армян, еще ничего не зная об их истории, я почувствовал, что, будь я турком, мне доставило бы удовольствие избить армянина, а на месте армянина мне бы пришлось быть битым.
