Портрет А - страница 15
Вере у них, как и у нас, придают большое значение.
У входа в храмы зачастую встречаешь двойной кордон нищих с трогательными воззваниями к верующим. Многофигурные группы из дерева: распростертый мужчина — он мертв — и женщина на коленях, которая ошеломленно смотрит на мужчину.
Этой женщине бог (кажется, Шива, точно не помню) пообещал сотню детей. Сотню — но ее муж умер, вот он, перед нею, — а детей у них пока еще всего восемнадцать. И вдовам нельзя выходить замуж второй раз.
«Эй! А как же обещанные сто детей?» Теперь она ждет, что Шива (но может, это был и не Шива) покажет, на что он способен, и, пойманный на слове, под воздействием ее веры воскресит мужа.
Я рассказываю эту историю в том виде, в каком ее представляет скульптурная группа. Однако индусы не заботятся о том, чтобы изображения походили на реальность.[6] Поэтому я склонен думать, что поведение этой женщины на самом деле было все же чуть более почтительным.
Вас еще не достаточно поразила неспешность индийского образа мысли?
Индиец крайне нетороплив, всегда хранит самообладание.
Фразы, которые он произносит, звучат, будто их выговаривают по слогам.
Индиец никогда не бегает, и как сам он не побежит по улице, так и мысли не закрутятся быстрее в его голове. Он передвигается шагом, от одного — к другому.
Индиец никогда не проскочит несколько стадий разом. Никогда не станет говорить недомолвками. Не выйдет за рамки. Его антипод — спазм. Индийцу никогда не вызвать потрясения. На 125 000 строк Рамаяны и 250 000 — Махабхараты нет ни одного проблеска.
Индиец никуда не спешит. Он обдумывает свои чувства.
Он — за то, чтобы все шло по порядку, последовательно.
Санскрит — а это самый последовательный язык в мире и самый многозначный — несомненно, самое прекрасное порождение индийского духа, это всеохватный язык, который к тому же дивно звучит, он созерцателен и подталкивает к созерцанию, язык для резонеров, гибкий, чуткий и внимательный, прозорливый и переполненный падежами и склонениями.
В индийце всего в изобилии, и он умеет с этим изобилием управляться, любить сразу целыми списками и при этом ничего не упустить.
Дрона только что умер.>{41} Об этом сообщают его отцу.
Отец не торопясь расспрашивает, задает двести сорок вопросов, обстоятельных, неспешных и бесстрастных, не давая никому вставить ни слова.
После этого он падает в обморок. Его обмахивают. Он приходит в себя. И все начинается сначала. Новая порция из двухсот-трехсот вопросов.
Потом перерыв.
Тогда, без особенной спешки, один генерал рассказывает, как все произошло, причем начинает с допотопных времен.
Так проходит примерно полтора часа.
А поскольку в «Махабхарате» фигурируют сразу несколько недавних и далеких войн и несколько столкновений богов и героев, то становится ясно, почему в ней двести пятьдесят тысяч строк — этого как раз хватает, чтобы в общих чертах описать суть дела.
Мысль в поэме движется по заданной траектории, нигде не сбиваясь с шага.
Можно и не говорить, что центральное место в «Махабхарате» найти не так просто. И эпический тон не снижается ни на мгновение. Между прочим, в эпическом тоне, как и в игриво-эротическом, есть что-то от природы лживое, искусственное и необязательное, он, как будто, годится только для прямой линии.
Если вы уже сравнили бесстрашного солдата с тигром в окружении кроликов, и со стадом слонов перед молодым побегом бамбука, и с ураганом, уносящим корабли, то можете продолжать в том же духе еще десять часов, а мы тем временем будем мирно спать. Вершина была достигнута сразу, и остальное продолжается уже на одном уровне.
То же и с эротической литературой: два-три изнасилования, несколько бичеваний и противоестественных соитий — и мы перестаем удивляться и задремываем по ходу чтения.
Это потому, что сами мы от природы не эпичны и не эротичны.
Меня не раз потрясала легкость, с которой индусы переходят к душеспасительному, проповедническому тону, sursum corda,[7] тону провозвестников-редемптористов.>{42}
Что такое мысль? Явление, выдающее наличие разума (он — ее источник), и то, к чему этот источник тяготеет.
