Командовал "Навариным" барон Фитингоф, крупный, импозантный мужчина с очень неплохим характером. И матросы, и офицеры очень тепло относились к своему командиру и атмосфера на корабле всегда была очень доброжелательной. Но и порядок был, никакого разгильдяйства каперанг у себя не позволял.
Почти всё время боя комендоры "Наварина" били по врагу практически в полигонных условиях и командир со своими офицерами даже не переходил с мостика в боевую рубку. После того, как контратакой была парирована минная атака японцев, три броненосца Фелькерзама направились на юг, где адмирал собирался своими свежими силами разрубить наконец "Гордиев узел" сражения.
– Бруно Александрович! Бруно Александрович! – на мостик взлетел старший офицер броненосца Дуркин. Лицо его раскраснелось, глаза выпучены, ну и вообще кавторанг явно пребывал в состоянии крайнего возбуждения.
– Владимир Николаевич! – укоризненно посмотрел на своего заместителя Фитингоф, – Что случилось? Ну вы же не мичманец уже…
– "Микаса"! "Мкаса" потоплен, Бруно Александрович! Представляете?
– Ну а что же вы мне сами радио принесли, Владимир Николаевич? – спросил Фитингоф своего старшего офицера, когда на мостике отбушевали страсти по поводу радостной вести.
– Да понимаете: вышел на спардек из духотищи кормовой рубки, а тут матрос бежит с бумажкой и орёт радостно. Ну остановил, хотел внушение сделать… В результате сам у него донесение отобрал и к вам прибежал, – смущённо оправдывался Дуркин, – Но ведь кто бы сдержался, а?
– Да и я бы не сдержался, – рассмеялся командир, – Спасибо вам ещё раз за радостную весть.
– Ну так и нам наверное стоит такой почин поддержать. Ещё минуты и мы снова в контакте с япошками будем.
– Дай то Бог.
Эскадренный броненосец "Наварин"
Но вид кораблей русской эскадры бьющихся на юге оптимизма не внушал. С большим удивлением смотрели с мостика "Наварина" на свои корабли ведущие бой с заведомо более слабым противником: русские броненосцы еле ползли, штатного количество труб и мачт не было ни на одном из них, да и вообще выглядели они уныло… А ведь был виден не тот борт, который обращён к японцам…
Но, судя по всему, бой уже догорал. И перестрелка продолжалась только по той причине, что обе группировки кораблей шли на север – русские шли таким курсом поскольку он был генеральным, а японцы стремились объединиться со своими крейсерами. Воевать не хотелось уже никому, здорово побиты были почти все, снарядов оставалось всё меньше, но раз уж курсы параллельные – чего бы не пострелять по противнику. Правда "Ослябя", ведущий за собой остальные броненосцы, потихоньку склонялся к востоку. Дистанция стала слегка увеличиваться.
Но пожилые броненосцы третьего отряда взяли курс на сближение с основными силами. На колеблющиеся чашки весов русские готовились бросить вполне весомый аргумент. Сражение могло разгореться с новой силой. Но не судьба…
К тому же скорость линии ведомой "Ослябей" уже сравнялась со скоростью "безтрубных инвалидов" и те, ведомые "Ретвизаном", уже явно собирались выйти в голову колонны ведущей бой. Со скоростью у них было неважно, но с артиллерией всё обстояло относительно благополучно. Да и снарядов было пока достаточно.
Японским кораблям нужно было либо разрывать дистанцию и уходить на север, либо грозили им серьёзные неприятности, очень серьёзные.
Камимура уже утратил возможность управлять силами, находящимися под его началом, и решение должен был принять командир "Асахи", идущего головным.
А "Ослябя" устал… Никакое железо не способно так долго переносить все те удары, которые достались этому броненосцу. Никакой экипаж не способен так долго бороться за жизнь свою и корабля, если во время заделывания одной пробоины образуется две-три новых и разгорается новый пожар как только потушен предыдущий, когда в лёгкие людей врываются ядовитые газы, образовавшиеся при взрывах вражеских снарядов, а сами люди уже измождены до последнего предела…
Трюмный механик поднялся на мостик и, козырнув, обратился к командиру:
– Господин капитан первого ранга, "Ослябя" тонет. Хорошо если ещё полчаса на воде удержимся. Шансов нет. Водоотливные средства, в основном, разбиты. Тех, что осталось не хватает.