– В процессе, – преувеличил Паша.
– Ну ясно. Порнушку смотришь? – Руд ринулся к столу, шлепнул по клавиатуре. Майерс растормозился и ткнул медсестру в кипящую ванну.
– Сиквел «Хеллоуина».
– Сиквелы – отстой. – Руд с Чаки в обнимку плюхнулся на диван.
– А «Крестный отец»? Вторая часть лучше.
– Не видел.
– «Лепрекон»…
– Это – да. Уорвик Дэвис… А я по дороге к тебе встретил нашего лепрекона.
– Курлыка?
– А кого же!
Погоняло Курлык намертво приклеилось к тишайшему Ване Курловичу. Ваню Паша всегда жалел и звал при случае в гости или на футбол. Мамка Вани закладывала за воротник, однажды Паша видел ее, в нижнем белье разгуливающую по улицам. Курлык жил у деда, который работал в школе слесарем и электриком в одном лице. Дед, Игнатьич, тоже пил.
Курловичу пришлось несладко. Горшинские гопники мутузили его чаще прочих.
– Курлык сказал, школу затопило. Вроде канашку прорвало.
– Кто-нибудь утонул?
– Ага. Костров. В дерьме.
Они смеялись, а ветер проникал в форточку, принося запахи полыни, гудрона, умирающего лета.
– Ты не поверишь, – сказал Руд, – но я хочу в школу.
– Перегрелся?
– Не, серьезно. Всех мудаков отправили в ПТУ. Ни Рязана больше, ни Желудя. На класс – пятнадцать калек, из них девять – девчонки. Вон даже Ахметова, старая «бэ», на пенсию ушла.
– А кто вместо нее литературу будет вести?
– Новенькая какая-то. Короче, братан, заживем, как у бога за этим самым, – Руд прервался на полуслове, встрепенулся. – Ба! Дырявая башка! Я ж тебе сувенир принес!
– Невесту для Чаки?
– Почти. – Руд вынул из кармана курительную трубку. Вручил другу.
– С побережий Крыма. Чистый орех.
– На фига? Я же не курю.
– Баран! Ты – писатель. Все писатели курят трубку.
– Аллен Карр не курит.
– Я знаю только Джимми Карра. Кстати, как поживает Пардус?
Пардусом звали овчарку Паши, умершую в прошлом году – настоящая трагедия для и без того уменьшившейся семьи Самотиных. Но Руд имел в виду, конечно, героя Пашиного рассказа, которому автор подарил имя любимца.
Руд был единственным, кто прочел рукопись, – искренне хвалил и затребовал писать продолжение.
– Ты ж не любишь сиквелы.
– А это не сиквел, – возразил друг, – это сериал. Второй эпизод.
– Уболтал. – Паша извлек из ящика тонкую стопку листов с распечатанным текстом.
– А секс там будет?
– Прочитай – узнаешь.
– Вот бы, – сказал Руд, надавливая на живот Чаки, заставляя его говорить, – вот бы новая училка была секс-бомбой.
Марина Крамер приходила сюда в третий раз, но никак не могла расшифровать, какие чувства рождает в ней эта школа. Смятение? Иррациональную ностальгию? Или вовсе не было никаких чувств, по крайней мере тех, что она себе насочиняла. Ничего, кроме понятного и обычного волнения вчерашней студентки, готовой приступить к обязанностям педагога.
Марина разочаровалась, увидев здание на холме впервые. Бурная фантазия рисовала подлатанный, стонущий на ветру особняк позапрошлого столетия, конюшни, переформатированные в спортзал, учительскую во флигеле.
Но школа оказалась самой обычной советской постройкой, довольно большой для города на семнадцать тысяч жителей. Двухэтажная, напоминающая вилку. Два зубца – крылья. Ухоженный газон внутреннего дворика. Рядышком стадион, турники…
Костров, директор, импозантный мужчина с проседью в окладистой бороде и аккуратной прическе, долго жал руку, говорил, как им повезло, что Марину направили именно в Горшин.
«Сработаемся», – говорил он.
И все же обидно, что без флигеля и конюшен…
Вестибюль средней общеобразовательной школы номер один тонул в вечных сумерках. Фотографии медалистов, российский флаг, герань в кадках. Вахтерша, Тамара Павловна, листала глянцевый журнал на посту. За ее спиной уходила вверх широкая лестница. По ступенькам спускалась стройная женщина средних лет. В строгой блузе и юбке-карандаше, с косой, заплетенной сложным бубликом.
– Крамер? Русслит?
– Прибыла в ваше распоряжение! – Марина по-военному отдала честь и заулыбалась.
– Вольно. – Женщина приблизилась, водрузила на нос очки. – Я, как и вы, рядовая. Ольга Викторовна Кузнецова, учу обормотов истории отечественной и зарубежной.
– Очень приятно.