Крепыш подмигнул зеленым, как у кота, глазом и, поглаживая на верхней губе светлый пушок, сказал с ехидцей:,
— Об этом уже поведали широким массам знаменитые клоуны Бим-Бом. На нижегородской ярмарке. В тысяча девятьсот третьем году.
— Ты — циркач, тебе виднее.
Одноглазый умолк, но бес противоречия не давал покоя. Чтобы растормошить товарищей, — а зачем, он и сам не знал, — паренек стал тихонько насвистывать популярный марш «Броня крепка, и танки наши быстры…».
— Свинья ты, Вилька, — вновь вздохнул долговязый блондин. — И без тебя тошно…
— Без меня? А мне без танков тошно. — Где, где танки, а?
— Бона! Только тебя и дожидаются, — светловолосый кивнул в сторону немцев… — Лошак ты, Вилька, — боец вновь принялся баюкать руку, но сейчас он не морщился, тихо улыбался.
— Чего ты? Пирожное, что ли, увидел?
— Слышь, Вилька, а спорим, что не знаешь ты значения слова «лошак». Спорим? -
— А ты — штымп, Юрка. Спорим — не знаешь, что такое штымп? Ага, съел!
Старшина не вмешивался в словесную перепалку. Бог с ними. Дети еще. И осталось жить-то им считанные часы… Эх, люди, люди!..
Старшина не вмешивался. Но зато вдруг разозлился боец с трудовым орденом. Он сам поразился, с чего это его взорвало. Пожалуй, Вилькины слова: «Ага, съел!»
— Хватит трепаться! Тоже мне клоунаду развели. Тут, понимаешь, с голодухи кишки подводит, а они друг дружку разыгрывают.
— Глебушка хочет хлебушка? — все еще куражился Вилька. — Глебушка мечтает о соляночке из осетринки, о свиной отбивной с косточкой и компотике из груши дюшес на третье?.. Потерпите до Берлина, гражданин орденоносец. Недалеко осталось.
Старшина насторожился — от этого неугомонного парня так и жди какой-нибудь каверзы. Между тем Вилька продолжал развивать мысль, обращаясь к комбату как бы за поддержкой.
— А что, товарищ комбат, я ведь правильно говорю? Земля, как доказали культурные люди, — это шар, здоровенный такой шарище. А гансы — дураки, не знают этого. Прут себе, как очумелые…
— Ну и что? — Старшина уже смутно догадывался: шалый паренек куда-то клонит.
— А мы от них — стройными рядами нарезаем. Не отступаем, нет. Такого термина, говорит, и в боевом уставе пехоты не найдешь. Не признает его БУП — и баста. И нарезаем мы для того, чтобы обежать вокруг шарика, забраться гансам в тыл и жахнуть по Берлину с запада. Примерный маршрут — через Колыму, Аляску…
Вилька умолк — он увидел, как багровеет короткая шея комбата и глубоко упрятавшиеся глаза наливаются яростью.
— Ну-ну… — начал было Вилька примирительно. — Я ведь пошутил. Уж и пошутить нельзя…
— Я те пошутю, трепло, — тихо и страшно произнес старшина, поднося к носу струхнувшего Вильки кулак — Да я тебя… В штаб Духонина… На месте. Я тоже шутить умею.
Товарищи вступились за Вильку:
— Комбат, ну сболтнул человек… Мало что сорвется с языка.
— Лошак он, товарищ комбат. Что с лошака взять?. Гнев старшины поостыл.
— То-то же! Лошак. И лошаков можно очень даже свободно к стенке. Мы в Берлин откуда полагается притопаем. Понял?.. Без твоей кругосветной стратегии. Не мы — так другие. Красная Армия придет. А если еще какие разговорчики — доложу по начальству: так, мол, и так, человеку одному путешествовать очень захотелось. Турист, на Колыму просится.
Пулеметчики сидели смирно, слушая старшину, как прилежные ученики любимого учителя. Лишь в глазах у них проскальзывали добродушные смешинки.
— Вот что! — старшина рубанул ладонью воздух. — Давайте-ка подальше от этого станкача. Я уж тут сам управлюсь… Мчедлидзе позовите.
Приятели замерли, их пухлые детские рты открылись как по команде. И комбат понял, что оскорбил мальчиков. Тогда он торопливо стал объяснять, мол, он опытней, и вообще… у них, у молодых, вся жизнь впереди, и вообще, он приказывает…-
— Не то говоришь, комбат, — одноглазый Вилька укоризненно покачал головой. — Тебе батальон дальше вести. Нам — прикрывать. Сегодня наша очередь. Не обижай.
— Пропадете вы здесь, ребятки. Жалко мне вас тратить, — старшина все еще пытался настоять на своем, но в душе он понимал: они правы, ему надо вести людей — горстку израненных бойцов; а эти ребята… Их правда, — сегодня их черед.
