… Мордовские лагеря и Владимирская тюрьма – пять лет, строго по приговору. Девять месяцев административного надзора в 1977 году в Тарусе – с бесконечными проверками, провокациями, невозможностью найти работу. Угроза трех новых уголовных дел и второго срока, на этот раз десятилетнего. Итог – вынужденная эмиграция в том же 1977-м.
В Тарусе у Кронида изъяли два листка со списком политзэков, которым нужно послать бандероли и посылки, и адресами семей политзаключенных, нуждавшихся в материальной помощи. Как отмечалось в «Хронике текущих событий», капитан госбезопасности Подушинский высказался на этот счет так: «Это целая программа действий, причем действий преступных. Это программа консолидации антисоветских элементов». И уже в 1978 году талантливый астрофизик Любарский, отказавшись от работы в Аризонской обсерватории, начал выпускать в Мюнхене «Информационный бюллетень» (к нему прилагался обновлявшийся «Список политзаключенных СССР»), который потом был назван «Вестями из СССР». По сути дела, те же листки, которые у него были обнаружены в Тарусе, только исполненные типографским способом. Если называть вещи своими именами, это была фанатичная подвижническая деятельность.
Кронид печатал каждый новый номер на машинке, а впоследствии на «макинтоше» – привязанность к «эппловской» продукции Любарские сохранили на всю жизнь. Материалы отправлялись в Брюссель графу Энтони де Меусу, издателю Cahiers du samizdat («Тетрадей самиздата»), который бесплатно печатал бюллетень в типографии, а старушки из дома для русских престарелых заклеивали конверты с выпусками «Вестей», работая тем самым на благо восстановления демократии на их исторической родине.
Выпуская бюллетень, а затем журнал и даже книги, Кронид Любарский занимался, в сущности, привычным делом. Он был одним из самых крупных самиздатчиков своего времени. Работая по астрофизической специальности над статьями, учебниками, переводами, изучая планету Марс в закрытом городке ученых Черноголовке, Кронид не участвовал в собственно диссидентских акциях. Он тайно изготавливал и распространял самиздат. И считал это чрезвычайно важным. Политическое объяснение можно найти в одном из писем из лагеря жене: «У интеллигенции не должно быть политических амбиций, направленных на утверждение власти. Ее социальная функция (великая историческая миссия) состоит в создании в сложном современном обществе эффективного и быстродействующего механизма отрицательной обратной связи, без чего невозможен гомеостаз». Самиздат был частью такого механизма.
Дело Кронида Любарского о распространении материалов, содержавших антисоветские клеветнические измышления, в целях подрыва и ослабления советской власти, слушалось в октябре 1972 года в Ногинске на выездной сессии Московского областного суда. Понятно, что пытались судить подальше от Москвы, чтобы не слишком сильно резонировало. По воспоминаниям Андрея Сахарова, суд – «формально открытый – шел под замком!». Причем в буквальном смысле – амбарным.
Но самым удивительным на всем процессе было последнее слово Кронида Любарского. Сухой и логичный ум выпускника мехмата позволил ему без жарких эмоциональных высказываний разрушить концепцию обвинения. Любарский доказал отсутствие у него антисоветского умысла и показал абсурдность самой статьи 70-й Уголовного кодекса: «Информация – это хлеб научного работника… Составить свое независимое мнение можно, только владея информацией. Например, важно знать все обстоятельства прихода Сталина к власти, ибо уроки истории учат. Но нет книг на эту тему на прилавках магазинов – и вот я должен обратиться к Авторханову… А что вы можете предложить мне взамен?… Вот оно, единственное решение проблемы самиздата – введение подлинной свободы печати».
Кронид выступал полтора часа, выкладывая аргумент за аргументом. В полной тишине слушал суд, слушал прокурор, слушала отборная партийно-лояльная общественность из Черноголовки, которая потом, в 1990-е, возможно, приходила на встречи с редакцией «Нового времени» в Дом культуры этого академического городка. Приговора ждали семь часов. И стало понятно почему: судья Макарова вместо пяти лет колонии и двух лет ссылки, на чем настаивал прокурор, приговорила Любарского к пяти годам без ссылки. Такое решение, очевидно, пришлось согласовывать.
