Ну, бог с ним, с Каплушей. Где-то он сейчас? Кое-кто из тех пятиклашек мне встречался, другие растворились в большом озабоченном мире. Алик Толчинский — инженер, Боря Фурсов — мужской портной, большеглазый Сеня Школьников умер в девятом классе от лейкемии, Витя Евграфов — математик и философ, Юра Власенко — тренер.
Интересно, если бы мы собрались вместе и повстречали Любовь Павловну, о чем бы мы говорили? И жива ли она?
28. МАЛЕНЬКИЕ РАДОСТИ АНДРЕЯ КУНИЦЫНА
Замечательно было вот что: опоздав в школу, не унижаться, не стучать в дверь, а, повернув назад, выскользнуть на улицу и бродить, бродить с портфелем до вечера, хмелея от чувства свободы и затерянности в большом городе. Можно было заглянуть в зоомагазин, постоять у аквариума, поглазеть на чучело лисы (весь животный мир был представлен только рыбками, остальные твари и гады — в виде чучел).
В углу стоял человеческий скелет, под ним — медная табличка с надписью на латыни и по-русски: «Я был таким как ты, ты будешь таким как я». Эта формула казалась мне неуклюжей и даже хулиганской; было странно, что взрослые люди, знающие латынь, могут так неудачно острить.
Можно было пройти по Крещатику — из конца в конец. Правая его сторона, если идти от Бессарабки, вся еще лежала в руинах. Правда, развалины были частично разобраны, груды кирпича увезены, вдоль тротуаров уже были разбиты цветники — и глаза покидали привычную панораму полуобрушенных, полуобгоревших стен, и, истосковавшиеся по разноцветности, скользили по краю тротуара, поглаживая каждый цветок в длинной веренице красных и белых гладиолусов.
Уткнувшись во Владимирскую горку, можно было свернуть к стадиону, посидеть, жмурясь на солнышке, в седьмом-восьмом ряду, наблюдать, как важно и сосредоточенно, будто творя молитву, разминаются спринтеры, как долго и придирчиво осматривают они свои шиповки, церемонно устанавливают колодки — и это все ради того, чтобы за несколько секунд пробежать дорожку и, недовольно покачивая головой, уйти в душ.
Иногда, в особо удачный день, из-под трибун, из гулкого коридора вразвалку выходили сверхчеловеки — футболисты. Они шествовали неторопливо, с ленцой и, лишь ступив на травку, рассыпались по зеленому прямоугольнику поля. Позади, волоча авоську с мячами, шел их пастырь — знаменитый вратарь Антон Идзковский.
Само собой разумеется, что назавтра, не имея оправдательной грамоты, я не смел явиться в школу — и уже с полным основанием, без угрызений совести отправлялся в люди.
Так продолжалось до того дня, когда мы с мамой встретились нос к носу на Малой Васильковской. Она не ругала меня, только за руку отвела домой (это было очень стыдно), а наутро написала записку в школу о том, что я был болен.
Я был допущен в класс, и некоторое время меня жег стыд за то, что я заставил маму сказать неправду. Я был благодарен ей, казнил себя страшной казнью и через две недели снова пустился в загул.
30. АНДРЕЙ КУНИЦЫН О НАСТОЯЩЕМ МОЛОКЕ, НАСТОЯЩЕМ ВОЛКЕ И ЖЕНЩИНЕ-КАУЧУК
Лето перед седьмым классом я провел у двоюродного брата, в дальнем селе волынского края. Село, по рассказам, было когда-то большим и богатым, а в войну сильно разорилось: много хат сожжено, много людей побито. Но остались сады, осталась ярмарка, осталась пшеница, стеной вставшая у крайней хаты, осталась быстрая речка Стырь.
Здесь все было настоящим. Настоящее, только что вынутое из коровы, молоко, настоящая колодезная вода, настоящие лирники на ярмарке, а из пшеницы однажды вышел настоящий волк и унес настоящую девочку.
В клубе бывали танцы с семечками, а как-то дождливым вечером приехали настоящие артисты.
Их оказалось четверо, причем один из них стоял у входа и отрывал корешки билетов. Потом он поднялся на сцену и сказал: «Мы, столичные артисты, счастливы, что выступаем в клубе перед такой замечательной публикой». Все аплодировали. Затем ведущий рассказал два анекдота, один из которых, очень смешной, мне запомнился еще по эвакуации; его любил повторять Турсунка.
