– Другое дело! – Ганс от души хлопнул кашляющего лейтенанта по спине, от чего тот едва не полетел на пол.
– Э… а вы можете сказать, где я сейчас нахожусь?
– На земле! – Ганс с командиром весело расхохотались, глядя на вытянувшуюся физиономию летчика. – Не ожидал? Причем целым, а не по частям, с чем я тебя и поздравляю. – Ганс, все еще ухмыляясь, подхватил початую бутылку и ловко разлил остатки содержимого по трем кружкам.
– Prosit! [58] – Эсесовцы дружно опрокинули кружки, лейтенант выпил свою чисто машинально.
– Слышь, вояка, ты на фронте-то давно?
– А? – От пережитого и выпитого летчик уже начал медленно впадать в прострацию.
– Воюешь давно? Сколько «иванов» сбил?
– Сегодня – первого. Я меньше месяца как на фронт попал, из учебной группы перевели. Сегодня мой третий бой был и уже сбили. Я его даже не заметил! Откуда он взялся вообще? – Язык у летчика стал ощутимо заплетаться, делая речь все более бессвязной, но зато появилось желание выговориться. Причем эти два фактора явно вступали в противоречие.
– Не переживай, – Вальтер похлопал незадачливого летуна по плечу, – еще отомстишь. Первого ведь сбил – дальше легче пойдет. Ты с какого аэродрома, кстати? Надо же твоих успокоить.
– Я? Из-под Чугуева. Вторая группа, четвертая эскадрилья…
– Ага. Ну, отдыхай, гроза небес. Мы твоим отзвонимся, если надо – подбросим до аэродрома. Но лучше ты у нас пока посиди. Ночью мы попробуем твой самолет вытащить, он вроде не сильно разбился, может, и починят еще. Ну и ты вроде как не с одним парашютом вернешься. Согласен?
– Я? Я – да. Мы с вашими солдатами приборы с самолета скрутили. Часы там, высотомер… По инструкции положено! Где они? Я помню, мы их несли… – Курт закрутился на табуретке в поисках утраченных приборов.
– Да сиди ты, на месте твои железки. Вон на парашюте валяются.
– Ганс, у тебя коньяк есть? А то я последнюю бутылку истратил, чтоб этого «орла Геринга» в чувство привести.
– Нету! – Ганс решительно отмел поползновения командира на его недавно обретенное в боях с интендантской службой имущество.
– Штурмбаннфюрер, срочное сообщение! – появившийся очень кстати связист не позволил Бестманну облечь свои подозрения по поводу честности Нойнера в словесную форму.
– Боевой приказ?
– Нет, обычное сообщение по радио.
– А что там тогда может быть срочного?!
– Наши войска вступили в Москву! Только что из Берлина передали, я подумал: вам захочется знать…
– Правильно подумал. Ладно, можешь идти, молодец, что сообщил!
– Jawohl!
Ганс с Вальтером переглянулись, затем так же синхронно уставились на очумело крутящего головой летчика.
– Я за коньяком!
– Ты ж говорил «нету»!
– А теперь есть! Хотя, пожалуй, ненадолго – такую победу надо отметить!
– Точно! Пусть это не мы вступили в Москву, но в этой победе есть и наша заслуга. И люфтваффе тоже. Так что тащи свой коньяк – лейтенант сегодня никуда не поедет, это уж точно!
– Что значит «отступили»?!! – Гитлер буквально кипел от негодования, отчего его речь срывалась на шипящий шепот, а во взгляде, устремленном на командующего сухопутными силами, плескалась такая ярость, что Браухич невольно отшатнулся.
– Мой фюрер, войска устали, тылы растянуты, снабжение неудовлетворительно и не в состоянии полностью покрыть потребности наступающих войск…
– Не хочу даже слышать этот лепет! Москва должна быть взята! Любой ценой!!!
– ОКХ работает над этим, но войскам нужна хотя бы кратковременная передышка, на время которой наступление и было приостановлено – это временная мера, мой фюрер. – Гальдер поспешил вмешаться, чтобы прикрыть главкома, растерявшегося под эмоциональным напором Гитлера, однако буря, бушевавшая в восточно-прусской ставке, и не думала утихать.
– Временная мера?! Замечательно! А почему МЕНЯ не поставили в известность об этой мере заранее??? Берлинское радио уже сообщило на весь мир о том, что германские войска вступили в большевистскую столицу! И что теперь?! Какое впечатление произведет в мире известие о том, что мы вновь ее оставили? А как на это отреагируют наши доблестные войска, сражающиеся сейчас по всему фронту? Йодль! Что вы скажете по этому поводу?
