– Что о товарищах думаешь – хорошо. – Князь кивнул Горыне. – Только вот пострелять медведевцам да тверичам в этом году не придется. Уже к завтрашнему полудню генерал-майор Афанасьев приведет сюда Первую новоградскую конную дивизию, а к вечеру здесь и в окрестностях будет стоять стопятидесятитысячный корпус под командованием неведника стольного князя Багратиона. Хватит туркам здесь хозяйничать. А тебя я приглашаю с собой. Приказывать не хочу, знаю я про вашу дружинную вольницу, но прошу. И вот еще… – Он обернулся к сопровождающим, и в его руку вложили небольшой знак с диском алого цвета. – Знак Ярилы в золоте ваш по праву. Как и сказано в статуте: «А кто три десятка и более врагов в битве положит, тому знак ярого воина и честь великая от товарищей и от народа». А так как за вами много раз по тридцать, то и знак сразу первой степени.
Вопрос с отъездом в столицу, как всегда, урегулировал Савва. Коротко переговорив с десятком Горыни и с князем Пушкиным, он без разговоров приказал разбирать пулемет и отвел Горыню в сторону.
– Так. Едешь с князем в Москву и без разговоров. У меня на твой счет железные инструкции и от Михайлова, и от Стародубского, так что не переживай. Десяток твой я себе в личную охрану возьму, ничего с ними не станется. Обратно мы поедем только весной, так что, если к травному[35] подъедешь в Медведевск, мы как раз вернемся. За Обжору своего тоже не волнуйся. Обиходим как своего, а ближайшей оказией отправим в столицу в казармы Московской дружины. Доспехи тоже не бери. Они сейчас только в переделку.
– Тогда, Савва Панкратьич, я вам весь свой огненный припас под четырехлинейки оставляю. Пули жалеть – последнее дело.
– Вот это разговор! – Тысячник довольно хлопнул ладонью по плечу Горыни.
Несмотря на то, что дирижабль был курьерского класса, в грузовом отсеке места хватило и для пулемета, и для лафета. А палубой ниже, где располагались жилые помещения, нашлась вполне уютная комнатка с огромным окном – иллюминатором, правда закрытым наглухо на толстые винты.
Легко открутив чуть прикипевшие барашки винтов, Горыня немного полюбовался видом через стекло и стал устраиваться в каюте.
Пыхнув двигателями, дирижабль загудел, неторопливо отчалил от башни и, чуть поднявшись, взял курс на северо-восток. Горыня, прилично измотанный как вчерашним боем, так и Анфисой, устроившей ему жаркую ночь, завалился на узкую койку и под монотонный гул моторов просто вырубился, проспав до следующего утра. Разбудило его яркое солнце, нахально светившее через иллюминатор прямо в лицо. Поняв, что больше не уснет, он встал, оделся и вышел в коридор, откуда попал сначала в машинное отделение, а потом нашел-таки туалет и умывальник.
Потом матрос в короткой куртке и бескозырке проводил его в кают-компанию, где уже сидел князь Пушкин с тремя офицерами – полковником в черном, подполковником в лазоревом мундире и капитаном в светло-голубом шелковом камзоле Управы воздушных сил.
– А вот и наш герой. – Пушкин приветливо кивнул Горыне. – Как спалось?
– Хорошо спалось, господин генерал. – Горыня кивнул. – Чего же не спать. Не трясет, покачивает как в люльке…
Стюард отодвинул ему стул за общим столом и дал кому-то знак нести завтрак.
– У вас завидное самообладание, десятник. – Александр Сергеевич заразительно рассмеялся. – Я вот в первый раз когда летел, так чуть штаны не обмочил. А когда первый раз в училище прыгал с парашютом, так чуть не стал заикаться. Уверен, у вас все получилось бы с первого раза.
– Надо попробовать. – Горыня, совершивший в прошлой жизни за сотню прыжков, спокойно пожал плечами, присаживаясь за стол, и благодарно кивнул матросу, который принес большую тарелку каши с маслом, стакан с горячим чаем и тонко нарезанную ветчину и балык.
– А правду ли говорят, что вы в последнем бою один уложили полсотни турок? – Седой полковник из генштаба, сидевший по левую руку от Пушкина, внимательно посмотрел на Горыню.
– Да не считал я их. – Горыня, уже нацелившийся на истекающую ароматным паром кашу, с сожалением отложил ложку. – Но так-то да. Их там всего сотня была или чуть больше. Ну и где-то половину я там оставил.
