Дубыня, не отвечая, хмуро посмотрел на десятника, потом на окровавленное лезвие и пошел оттирать его травой. Князя и его семью уже снимали со столбов, оказывали первую помощь, послав пару самых быстрых воинов за подмогой.
А рядом с поляной нашли десяток раненых и связанных воинов из княжеской дружины. Оглушенных заклятием колдуна, основательно помятых, но живых. Всего разбойников было около полусотни, и если бы не первый выстрел из пушки Дубыни, они могли бы оказать достойное сопротивление. Но, как сказал взмыленный Савва, оглядев поляну: «не свезло им».
Вместе с Саввой прибыл и отрядный волхв, занявшийся ранеными и семьей князя Елецкого, еще не вполне отошедшего от случившегося с ними кошмара.
Через пару часов поляна, бывшая местом бойни, преобразилась. Лекарь торгового каравана и волхв сотни Иван Акинфиев обрабатывали раны, следопыты осматривали детали некогда целого колдуна, а воины сотни бродили вокруг, изображая бдительную охрану, впрочем, поглядывая по сторонам.
Савва, полулежа на мягкой траве, беседовал с князем, когда к ним подошел Антип. Он отозвал тысяцкого в сторону.
– Савва Панкратьич, посмотри-ка. – Он держал в руках исковерканный попаданиями пуль нагрудник. – На кромешнике был.
– Ох. – Савва мгновенно понял, в чем дело, покачал головой. – А ведь из наших по нему стрелял только Горыня. Получается, он живой-то был только из колдовства своего. А тут-то его Дубыня и посек. Спрячь, потом покажешь Ивану, да скажи, чтобы сохранил колдуна до Медведевска.
– Сделаю. – Антип кивнул и отошел, а тысяцкий вернулся к князю.
– Так кому кланяться-то, Савва? – Елецкий, знавший тысяцкого лет десять, уже порозовел, отходя от ужаса неминуемой и страшной смерти, и временами даже улыбался.
– Мокошиным промыслом вы живы остались, Кирилл Мирославович. Новик наш, Горыня, почуял кровь, ну, а дальше все так. Пошли по следу да взяли татей.
– А что за ружье такое у новика этого? – Князь исподлобья посмотрел на Савву. – Показалось мне или нет, штук двадцать пуль он вогнал в этого кромешника.
– Так Перунова сотня. – Савва скупо улыбнулся. – У Дубыни топор волшебный, рубит камень словно дерево, а сам острый, что травинку сбривает. У Антипа ружье бьет почти на десять сотен шагов, а у Ладимира кинжал огнем пыхает так, что вместо раны – дыра в теле. Кто знает, чем он заплатил Перуну за скорострел свой. Захочет – сам скажет. Не захочет – спрашивать никто не будет. Не по воинской правде это, сам знаешь.
– То так. – Князь кивнул. – А все же воинам твоим я поклонюсь. И пиром честным, и справой воинской. Не ведаете ли в чем нужды?
– Так всегда чего-то недостает… – начал Савва. – Но огненным припасом поклонишься – в самый раз будет. Его много не бывает.
Тяжелораненых и тех убитых, что представляли интерес для Разбойного приказа, на дорогу перенесли на руках и, споро перераспределив груз на телегах, продолжили путь. Никто из торговцев даже не думал протестовать, так как все понимали, меньше банд – спокойнее дороги. А из ближайшего городка отправили донесение по телеграфу[23], и на полдороге до Медведевска их встретили телеги Разбойного приказа, куда и перекидали неприятный груз.
Не успел Горыня вымыться и переодеться с дороги, как его затребовал к себе князь Медведев. Борода на юном лице Горыни практически не росла, так что, взглянув в зеркало и решив, что и так сойдет, он поспешил в княжеский дворец. Князь встретил его приветливо, сразу предложив сесть, и после пары ничего не значащих вопросов перешел к делу.
– Тут случилась у нас потрава мелкая. – Он усмехнулся. – Слуга князя Стародубского был взят стражей здесь, в Медведевске, за тайным сыском. И оно бы ничего, коли разыскивал он беглого татя или вороватого холопа. Но вот интерес к воину Перуновой сотни уже совсем по другому ведомству. Это дело Тайной канцелярии. До греха доводить не стали – сосед все же. Но отправили слугу того под конвоем, и письмо я присовокупил. Так, мол, и так, негоже за моей спиной розыск вести, да еще и на воина справного, в воровстве не замешанного.
– Долго вы его выпасали? – Горыня усмехнулся.
