POP3 - страница 7
Боюсь, что поведанная история хаотична и беспорядочна, изложение ее путано и может вызвать справедливые нарекания. За что покорно прошу меня простить
Неизменно ваш — Аркадий, по-прежнему глядящий с нежностью на вас в пустое окно.
Здравствуйте, дорогой Аркадий!
Проехали сардинные фабрики в Монтерее, где я уже когда-то была, и где был, соответственно, несравненный Стейнбек со своими «Гроздьями гнева»… Сейчас там продают туристам сардины и показывают рабочие скромные хижины… Проехали «библиотеку» Генри Миллера, затем — Ваши любимые Vineyards, а также карамельные яблоки, то бишь яблоки в карамели, из коих только карамель представлялась достойной внимания. И наконец добрались до замка газетного магната, кем вскоре станете и Вы, Вильяма Рэндольфа Херста со стеклянно-холодными голубыми глазами Игоря Северянина и осанкой Оскара Уайльда.
Вероятно, Вы в этом замке, набитом испанской-греческой всячиной, двумя огромными бассейнами глубиной в десять метров, шедеврами архитектурной мысли, в которые потом запустили слуг, так как баре боялись на глубине плавать в ничем не подогретой воде, — вероятно, бывали Вы там, в этом творении архитектора Джулии Морган, похожей не на архитектора, но архивариуса в своем сюртучке, колпачке…
Мне кажется, для иных писателей достаточно, к примеру, родиться в замке Херста, окруженными вещами — и всю жизнь эти вещи, сквозь призму памяти или солнечных лучей, осторожно проникающих в замок, или сквозь цепи исторических гроз, проносящихся над золотыми бассейнами, описывать — мне вот, например, очень нравятся Ваши описанья предметов…
Здравствуйте, дорогой Аркадий!
Меня всегда занимало, как «объяснение» истины или философского текста всегда городит свою, параллельную, изгородь — так и с Вами, говоря о Кондратьеве, Вы натягиваете тетиву собственных текстов, проверяя их то ли на разымчивость, то ли на прочность: «узор травм определяет контуры будущего». Нужно ли говорить Вам, что, читая впервые «Китайское солнце», я прочитала «узор травы» и ясно себе узор этот вообразила? He-аудитория, не-читатель, не-автор, anti-matter — а прирученный географами глобус Вселенной предстает на балу сновидений стеклянным шаром с идущим в нем «черным снегом букв», который, еще храня в памяти образ обычного пресс-папье, предназначенного для укрощенья бумаги, вдруг превращается в магический (искаженный) кристал (Кая и Герды)? Неудивительно упоминание Борхеса.
Герой его, Хладик, вдруг видит во сне «обширные хранилища» с томами, в которых спрятана буква, кажется, дающая объяснение происхожденью Вселенной… Или буква эта является сущностью Дьявола, чьим излюбленным занятием, кстати, является сбор обрезков роговичных веществ, коими являются рога, ногти… (Вы же утверждаете, что «смерти ногти ни к чему» — а что же ей тогда нужно? Не может же она быть неприкаянной…) Некие же любители Каббалы утверждают, что в Торе каждая буква — судьба человека…
И вот уже выстраивается у Вас особый прогулочный мир с шанхайскими мачтами и мореплавателями, любующимися на свои отраженья, а также бумажными ангелами, «летящими долу камнями» и перед смертью кричащими: «самолет, быстро, время… расскажи, про что Кондратьев писал…» «Книга совпадает страницами», или «книга, или ее содержанье, совпадает со страницами» — образ геометрически чистый и прочный — но что же делает тут бумажный ангел? Сложен ли он из книжных листов? Почему он проходит чрез алхимическое превращение из бумаги — и в камень? Обожжены ли его крылья? Проеден ли он шелковичным червем?
Милая Рита,
Конечно же, и антельские оригами, и «травы», и «травмы» с некоторым постоянством обнаруживаются в некоторых строках, превращаясь друг в друга. Сейчас мне думается, что подобное повторение, совпадение или попросту заурядная неряшливость в обращении с материалом (а, может, не до конца осознаваемая корысть) являются отдаленнейшим отголоском какого-то моего давнего стихотворения… но, что тоже не исключено, навязчивость этого не совсем отчетливого образа и его фонетическая двусмысленность не вполне очевидным образом связаны с рассмотрением состояния, которое должен достичь слушающий у Аль Газали: