– А скажите, этот певец и есть тот самый Коваленко?
– Ну, это Коваленко, а че? – спросила она.
– А чего он тогда поет какую-то блатную чушь? – сам себя негромко спросил Краб, взяв стакан.
Барменша злобно зыркнула на него глазами, потом покосилась на местную "братву", которая сидела за двумя сдвинутыми вместе столами и картинно "тащилась" от песни. Барменша вероятно подумала о том, что если бы бандиты слышали, что сказал этот "старый пень", они бы его порвали на куски. Но Крабу было наплевать на "братву" – ему нужен был Коваленко, поэтому он взял свой стакан, отошел от бара и присел за свободный столик, не сводя глаз с певца. Тот был среднего сложения, сутуловатый, по его поведению явно было видно, что он, как говорится, находится не в своей тарелке. В темноте не было видно его глаз и поэтому Краб решил подойти поближе. Когда Коваленко закончил песню, Краб подошел к нему и поинтересовался почему тот поет какую-то блатную ерунду, а не исполняет своих песен, например, "Я неудачник". Коваленко растерялся, заерзал на стуле и спросил – откуда он знает его песни?
– Допустим, я продюсер, – ответил Краб и скрестил руки на груди, скопировав при этом выражение лица Бальгана.
Но внешне на продюсера он не был не слишком похож и поэтому Коваленко, затравленно взглянув на него и не поверив, ответил, что он поет тут то, что ему публика заказывает и за что деньги платит, а свои песни он поет дома для себя. Во время разговора композитор несколько раз стрельнул призывно глазами в сторону местной "братвы", которая, вероятно, его опекала от назойливых посетителей. Краб в это время поинтересовался – могут ли они присесть за столик и переговорить по одной теме после окончания его певческого отделения? Композитор не сразу ответил на этот вопрос – сначала стал мяться, глаза его испуганно забегали, а потом он ответил неопределенно ни да, ни нет – промычал что-то нечленораздельное.
Краб подумал в этот момент, что, наверное, с их с Татьяной стороны разумнее бы было подождать Коваленко возле кафе. После того как он выйдет с работы, схватить за шиворот, засунуть в машину и уже потом вести с ним разговор. Но, во-первых, умная мысля приходит опосля, а во-вторых, Коваленко мог с работы сразу же от входа сесть в такси и уехать – тогда бы вообще Краб не смог бы его достать. Краб сказал, что подождет Коваленко за своим столиком и в это время, толкнув Краба плечом, со стороны стола местной "братвы" появился здоровый, сильно поддатый детина и спросил у музыканта хриплым басом:
– Че замолчал, Коваль, в натуре? Давай, гони дальше наши пацанские песни. Работай, доходяга, работай! Не хер тут языком чесать.
– Да я вот… тут человек подошел… поговорить… – пробормотал Коваленко, искоса поглядывая на Краба.
– Где тут человек? – спросил детина, оглядываясь, словно в упор не видя никого. – Где человек, я не вижу? Этот что ли "человек"?
Он ткнул мизинцем, унизанным золотым перстнем отцу Тани в грудь и произнес уничижающим тоном:
– Так это не человек, а говно! Че тебе надо тут, задрот? – нагло спросил он у Краба, оттопырив нижнюю губу и напирая. – Че лабуха отвлекаешь? Не слышал что ли он для братвы поет? Слышал? Вот и отвали, пока рожа цела!
Крабу совсем не хотелось устраивать драку с пьяным отморозком в подмосковном кафе – у него была другая задача на сегодня – нужно было как-то найти способ побеседовать с Коваленко тет-а-тет, а не махать кулаками, поэтому Краб отошел к своему столику и присел на стул. Но отморозок естественно воспринял этот шаг Краба как трусость и пас с его стороны, а поскольку выпитый алкоголь толкал его совершить "подвиг" – начистить кому-нибудь рожу, то он подошел к столику, за который сел Краб и прицельно плюнул ему в стакан с пепси.
После этого он самодовольно ухмыльнулся и подбоченился с таким видом, мол, ну, и чего ты щуришься, да, мол, я тебе в стакан плюнул – ну, скажи мне что-нибудь? Он явно нарывался на драку, но драка не была нужна Крабу. Он решил все-таки уйти из этого заведения и подождать Коваленко в машине вместе с Татьяной. Поэтому Краб встал с места и направился к выходу. Но отморозку не хотелось, чтобы "дядя" вот так ушел – ему хотелось побоксировать, а "объект" для битья, как ему показалось, был идеальный – какой-то зачуханный работяга, которому что с зубами, что без зубов ходить – без разницы.
