И верно, кто только их не чинил, кто не налаживал, а им хоть бы что! Чинил их и сторож Лала, который научился этому ремеслу в Италии, попав туда солдатом, и кузнец Нова, ловкий и искушённый в этом деле человек, и бродячий часовщик-попрошайка в благодарность за то, что отец Чира спас беднягу от тюрьмы, куда его едва не засадили за кражу; неоднократно соседи возили их в Темишвар, отправляясь на хлебный рынок, и дома возился с ними всяк кому не лень, — и никакого проку! Вот и сейчас — навешена на них пропасть разных вещей, лишь бы шли, как приличествует порядочным часам. Чего только не подвешено к гирям — и половинка старых ножниц, которыми когда-то подрезали крылья гускам, чтобы не перелетали к соседям, и два огромных гвоздя, и пестик от ступки, и кусок подковы, и ручка от утюга, — а толку нет как нет, — всё делают по-своему. Задурят и умолкнут, будто по принципу: «Всё или ничего». Звука от них не добьёшься, если даже вдобавок ко всем перечисленным грузам подвесить ещё и матушку Персу, которая не раз в отчаянии говорила: «До того они меня довели, что я сама готова повиснуть рядом с ручкой от утюга, чтобы только ублажить их да поглядеть, станут ли они, шельмы этакие, бить!» А когда часы в духе, то перво-наперво захрипят, словно кашлять собрались. Сколько раз по ночам вводили они в заблуждение отца Чиру.
— Опять вы, матушка, отвару из отрубей не выпили и будете кашлять всю ночь! — упрекал поп мирно спящую попадью. Но звук, обеспокоивший отца Чиру, издавали, оказывается, часы, вознамерившиеся пробить. А как начнут бить — подымут такой шум, что вся птица, кто куда, со двора разбегается. «Ну, затарахтели, дурни старые!» — сердито заметит его преподобие.
Так было и сегодня. Часы, пробив семнадцать раз, спустя четверть часа отбарабанили ещё семнадцать и умолкли. Слышалось только тиканье маятника, который, казалось, что-то всё строгал как столяр.
Все молча переглянулись с улыбкой.
— Бог ты мой, уже двенадцать. Пора и по домам! Ну-ка, подымайтесь, идёмте.
— Куда вы так рано? — останавливает матушка Перса.
— Да вот часы ваши, как видите, сами напоминают. Семнадцать! Если это рано, то когда же поздно?
— Да ну их к чёрту! — говорит матушка Перса.
— Ничего не поделаешь, голубушка, — отвечает матушка Сида. — Встать завтра нужно пораньше: стирки да уборки набралось — не знаешь, за что и браться… Сегодня уж не стала — пятница.
— Не надо бы тогда и приходить, — недовольно замечает матушка Перса.
— Знаю, голубушка, — защищается матушка Сида, — но ведь от вас не вырвешься, вы прямо в полон берёте человека! Ну-ка, дети, будет вам болтать, оставьте что-нибудь на завтра!
А девушки как раз шептались о «хирурге» Шаце — какая у него причёска, как он плутовски поглядывает.
— Пройдет мимо — так и пахнет на всю улицу хорошей сигарой и душистым мылом, — говорит фрайла Меланья.
— До свиданья, до свиданья! — прощаются матери семейств. — Спокойной ночи! Приятного сна!
— Похоже, ночью дождичек будет: поглядите, как там, со стороны Бачки, нахмурилось. Полнеба обложило! — замечает отец Спира.
— Для кукурузы в самый раз, как по заказу, — откликается попадья Перса и, зевая, поднимает свечу. — Осторожнее, отец Спира, не споткнитесь о грабли! Чтоб ей пропасть, этой ленивой девке, опять их здесь бросила! Ох, уж эти слуги! Зазевайся только, весь дом перевернут!
— Ну, спокойной ночи! — повторяют девушки и целуются так, будто не увидятся завтра.
— Приятных сновидений, Меланья! — щебечет Юца. — Смотри, чтоб страшное что не приснилось, знаешь… о чём мы говорили…
— Ну-ну! Довольно уж, трещотки вы этакие, — ворчит отец Спира. — Итак, спокойной ночи!
— Вот напомнили мне девочки про сон… — начинает матушка Сида. — Минувшей ночью приснилось мне — до сих пор опомниться не могу! И откуда такое пригрезится? Приснись это моему попу, куда ни шло, я бы и не удивилась.
— Что же вам приснилось? — спрашивает, выходя на улицу, матушка Перса.
— Знаю, вы обязательно меня на смех подымете. Ах, мать честная! Подумайте только! Снилось мне, будто всю ночь напролёт играла я в кегли с какими-то слугами да служанками. Но откуда эти кегли взялись, голубушка?
