ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Правильное начало - половина дела. Однако начинать было трудно. Кооператив "Помор" не имел ничего, кроме названия да списка членов. Правленцы обошли рыбаков, вступивших в артель, и взяли на заметку все, что могло пригодиться. Около сотни рюж нашлось по сараям да поветям, но они нуждались в починке. На лед могло выйти ловить навагу до сотни рыбаков, а по опыту, проверенному годами, для успешного лова надо было иметь на каждого из них хотя бы по две-три рюжи. Панькин ждал помощи от промысловой кооперации: перед отъездом Григорьев заключил с ундянами договор на промысел наваги. Близился сенокос. Многие в деревне имели коров и овец и собирались на приречные луга косить сено. Свободных рук останется совсем мало. На помощь Панькину пришли пожилые рыбаки и рыбачки: взялись вязать сети. За каких-нибудь полмесяца Панькин так убегался, измотался, организуя сетевязальное дело, что даже во сне ему мерещились эти окаянные, как он говорил, рюжи. Из них торчали то голова Ряхина, ехидно шипевшего: "Кооператив тоже! Ни кола, ни двора!", то озабоченное с черной сыпью лицо Григорьева, который твердил: "А навагу будем вывозить санным путем через Несь". И Панькин отвечал ему: "Еще снастей нет, на дворе лето, а ты вывозить!" Жена толкала Тихона локтем в бок и спросонья спрашивала: - Тиша, с кем ты всю ночь воюешь? Спать не даешь! Угомонись!
Дорофей в глубокой задумчивости подошел к перевернутому карбасу и обстукал его борта. Они гудели не очень весело: дерево уже кое-где подгнило, потрескалось, швы разошлись, и кованые гвозди скалились, как ржавые зубы. "На такой посудине только топиться", - вздохнул Дорофей. Давно забыл он свой карбас, плавая все время в море на шхуне, а теперь, видно, надо все же его чинить. Новый шить не из чего, да и некогда: косы приготовлены, стоят в сенях, отточенные по всем правилам - скоро им звенеть на лугах. А без карбаса сенокос немыслим: сено надо плавить домой по воде из далеких глухих урочищ. Прежде семья пользовалась в сенокос лодками Вавилы... А Вавила - вот он. Подошел неслышно: берег в этом месте мягок, торфянист. - Каковы дела, Дорофей? - спросил не очень ласково. - Какая дума тебя согнула эдак-то? Раньше, бывало, глядел орлом! Прислонился к промытому дождями днищу киндяковской развалины, метнул на кормщика пытливый взгляд. В бороде прячется усмешка. Дорофей посмотрел сурово, не заискивая: - Карбас собираюсь чинить к покосу. - Пришел бы ко мне - дал бы. И латать не надо экое корыто! Дрова из него будут смолевые, жаркие! Только не придешь ведь. Гордость обуяла, к товарищам ноне причалил. Старых друзей побоку. Так или не так? - Я друзьями не кидаюсь. Только ты, Вавила Дмитрич, другом не был мне. - А кем же был? - Ты - хозяин. Я - работник. Вот и все. Вавила долго стоял молча, потом заговорил с обидой в голосе: - Вот меня нынче зовут кулаком, эксплуататором. Будто я кому-то жить мешаю. Несправедливо это. Какой же я эксплуататор? С одной-то шхуной! Ежели бы флот имел. Ежели бы у меня тысячи рыбаков были! Хозяин... это ты верно сказал. Я - настоящий хозяин и этим горжусь. Вот ты подумай, с чего я начал жить? Ведь ничего у меня не было. Когда стукнуло двадцать годков, сшил первый карбас. Покойный Новик мне помог, царствие ему небесное. Добрый был мастер. Ну, сшил я карбас, связал поплавь на семгу, стал ловить с покойной матерью. Повезло в тот год. Семужки попало порядочно. Продал мезенскому купцу Плужникову. Появилась деньга. Завел два ставных невода. Шестерых мужиков подрядил семгу ловить, платил им по совести, а остальное - в кубышку. Понимаешь, в том-то и есть достоинство хозяина, чтобы бережливым быть, деньги копить, дело расширять. Рублик к рублику! Не как иные: появилась копейка - пропьют, прокутят с бабами... Да ежели знаешь, я и в пище был экономен, одну обувку-одежку по два года с плеч не снимал... Заплата на заплате! Ведь помнишь это? Дорофей молчал, отдирая засохшую корочку старой смолы от борта карбаса. Но смола не поддавалась усилию, прикипела к дереву, казалось, навсегда. - Ну вот, - не дождавшись ответа, продолжал Вавила, - на свои сбережения я приобрел зверобойные лодки-шестерники, две винтовки, подрядил мужиков пойти бить тюленя. А тем временем салотопню стал строить. Опять же своими руками. Во какие бугры были от топора на ладонях! А в мечтах была шхуна. Уж так мне хотелось свое судно иметь, в море ходить! И добился своего. А чем? Бережением да расчетом. Без этого, брат, никуда. Вот те и кулак, вот те и эксплуататор! А в голодное время кто давал мужикам провиант? Да ты и сам не раз приходил ко мне. У тебя нет, а у меня есть. Потому что я хозяин. А у тебя характер другой. Ты душой предан морю, а хозяйствовать по-настоящему тебе не дано. Вот и раскинь мозгами: эксплуататор ли я? - Все вроде так, Вавила Дмитрич, - покачал головой Дорофей. - Об одном ты только забыл сказать. - Это о чем же? - насторожился Ряхин. - О том, что две трети заработка рыбаков ты присваивал себе, а им отдавал лишь единую треть. Вот откуда твои доходы. И одной, как ты говоришь, бережливостью капитала тебе никак бы не сколотить. У рыбаков выхода не было - шли к тебе. А ты этим пользовался. Вот в чем суть. - Выхода у них не было, верно. А я-то при чем? И опять пораскинь мозгами: если бы я не создал крепкое хозяйство, то рыбакам и вовсе бы трудно было. Ты пойми одно: в каждой деревне должен быть крепкий хозяин... Теперь хозяином у вас будет кооператив. Но что-то сомнение берет меня: сможете ли управлять. Ну а я, видно, как эксплуататор, нонче должен бедствовать. Думку таю, Дорофей, уйти от вас, потому что нет мне теперь жизни в родном селе. - Куда же ты уйдешь? - А куда-нибудь, - Вавила помедлил, подумал, что не в меру разоткровенничался с Дорофеем. - Уйду в город, наймусь в какую-нито артель. Сапожником стану... - Чегой-то ты хитришь, Вавила Дмитрич. - Нечего мне хитрить. Лавки отберете, суда - тоже. Что мне здесь делать? Рюжи под лед затягивать - не мое дело. Не привык, да и возраст не тот. - Умеешь ли сапоги-то шить? - усмехнулся Дорофей. - Научусь. Дело нехитрое. Опять помолчали. Ветер тянул с реки - холодный, широкий. Вавила спросил: - Я тебя чем-нибудь обидел? Скажи начистоту. - Обид не было. Относился по-доброму. - Так почему же все-таки ты перекинулся в кооператив? Дорофей вздохнул: - Плавал я у тебя долго и вот с чем остался, - он кивнул на карбас. - Я бы мог для тебя заказать новый. - С протянутой рукой я не обучен ходить. Ты это знаешь. - Знаю. - Вавила насупился, посмотрел на носки крепких добротных сапог, сшитых надолго, с голенищами-крюками. - Хитер ты, брат, и неискренен. - Перед кем? - А хошь бы передо мной. - В чем? - Когда уловил нутром, что дела мои плохи, - оставил. К другим переметнулся. Гибель мою почуял? Дорофей посмотрел ему в глаза отчужденно: - Не то говоришь. Новую жизнь чую. Мне с ней по пути. - Может, сходишь, со мной на сельдяной промысел? Хотя бы в последний раз? Плату положу хорошую. - Нет, не пойду. Теперь уж поздно. Пятиться назад не умею. Вавила, сутулясь, пошел прочь, уже на ходу бросив: - Ну и оставайся у разбитого корыта. Наголодуетесь с Панькиным. Дорофей с досадой махнул рукой. Когда Ряхин ушел, он присел на днище и задумался, глядя вслед купцу: "Нет, Вавила, сапожником ты не станешь. Не та стать, не тот характер..."
