Если присутствующие с некоторым сомнением выслушали сообщение о сладкой жизни биглей, то Лайам, кажется, этого не заметил.
Салли нахмурилась, сморщилась, потрогала пластырь на лбу:
— Им о нас вообще очень мало известно. Я хочу сказать, Лайам сегодня должен быть в Норвиче. Не поехал только потому, что получил в последнюю минуту сообщение об отсрочке дела. Наверняка знают только его фамилию в связи с прошлогодним налетом на лабораторию, но каким-то образом раздобыли домашний адрес — вот что меня пугает.
— Что за дела у вас в Норвиче, доктор Касвелл?
— Совместный проект, — объяснил Лайам. — После открытия Восточной Европы проводится много подобных программ. К нам идет постоянный поток аспирантов из бывшего Восточного блока. До перемен в Европе мешали бесконечные бюрократические препоны. К нам приезжали не те, кого мы считали лучшими, а те, кого тамошнее начальство решало послать. И наши посланцы постоянно нервничали в тех странах. Теперь производится прямой обмен. Очень удачно. Слушайте, это к делу ни малейшего отношения не имеет.
— Понятно. Как правило, доктор Касвелл, отправители оскорбительной корреспонденции указывают название своей организации. Жаждут публичной огласки. Не было ли каких-то намеков?
— Нет.
Лайам снова прибег к односложным ответам.
— Штемпели?
— Не помню. По-моему, лондонские.
— Что-нибудь необычное на конвертах?
— Нет. Я получаю кучу писем из Лондона.
— А что именно говорилось в анонимках?
Столкнувшись с необходимостью выкладывать подробности, Лайам заговорил с подлинным чувством, в отличие от обычного раздражения. Голос задрожал.
— В них содержались глупые инсинуации по поводу книги. Невежественные и хамские критические нападки! — Он буквально выплевывал слова.
— Какой книги? — допытывался Маркби.
Возможно сожалея, что выдал смертельную обиду, Лайам глухо пояснил:
— В настоящее время я привожу в порядок свои научные записи, готовлю к публикации. Полагаю, мой труд будет иметь большое значение, внесет вклад в мировую науку. Простите, если звучит хвастливо, но так оно и есть. — Бородатое лицо скривилось в ухмылке. — В деревне думают, будто я роман пишу!
Маркби сцепил пальцы и уткнулся в них подбородком.
— Многие знают о книге? Известно ли вам о каких-либо возражениях представителей научных кругов против вашей работы? Я слышал, академическое соперничество возбуждает сильные страсти.
— Если подозреваете, будто кто-то из коллег шлет мне из зависти идиотские письма и бомбы в посылках, забудьте! — выкрикнул Лайам, но, заметив страдальческое выражение на лице жены, заговорил спокойнее: — Послушайте, суперинтендент, я не хочу быть невежливым, но эта бомба — последняя капля. Что мне делать? Забаррикадироваться, законопатить каждую щелку? Не принимать почту, чтобы не взорвалась? Совсем спрятаться, сменить имя и фамилию? Разумеется, нет. Это просто смешно. Остается игнорировать. Вот все, на что я способен.
— К несчастью, доктор Касвелл, бомбу в посылке не проигнорируешь.
— Это ненормальные! — крикнул Лайам. — Я не стану поощрять их деяния, уделяя им серьезное внимание!
Заявление было встречено молчанием. Через некоторое время Маркби сказал:
— А я, как офицер полиции, обязан уделить серьезное внимание. Поймите, хотя большинство подобных посылок рассчитано только на устрашение получателя, в определенных обстоятельствах, безусловно, может произойти убийство.
Салли Касвелл охнула и шепнула:
— Какой ужас…
Мередит обхватила ее за плечи, скорчила гримасу Алану.
Он взглянул ей в глаза.
— Извините, что я испугал миссис Касвелл, но вы, доктор… — он снова перевел взгляд на Лайама, — не должны проявлять легкомыслие.
Лайам покраснел.
— Я и не проявляю. Просто ничего не могу поделать. А вы? — Он бросил на собеседника пламенный взгляд.
— Постараемся. — Маркби оглядел комнату. — Как считаете, что еще может служить причиной, кроме вашей научно-исследовательской деятельности? У вас есть враги? Были когда-нибудь, даже в далеком прошлом?
— Местные жители не сильно нас любят, — с грустью призналась Салли. — Не знаю почему. Не скажу, что мы здесь особенно счастливы. Очень жалко. Мне нравится этот коттедж.
