- Сегодня на "Шторме", - напыщенно произнес он, - будет поднят Государственный флаг СССР.
- Дюдькин... - Ковшеваров, изучив обглоданную кость на столе, поднял на повара свои недобрые глаза: - Ты до каких пор будешь нас голодом морить?
- Ребята... - Дюдькин прижал руки к мягкой груди, - поднимете пароход, я вас шашлыками закормлю.
Старшина посмотрел на него:
- А зачем тебе, Григорьич, пароход?
- Чтоб на личном пароходе, - ответил повар, вытаращиваясь, раскатывая "р", - возвратиться из плавания в родной порт.
Замечание Дюдькина, глупое до невозможности, произвело впечатление, подтолкнув старшину к действию.
- Лампа неисправна, знаешь? - сказал он Ильину, поворачиваясь на месте.
- Сделаем.
- И проверьте телефон: вчера заедало связь.
- Воздуха сколько брать?
- Пусть набивают баллоны полностью.
Ильин с Ковшеваровым вышли. Ушел и Дюдькин. Кутузов сидел, ляская ножиком. Вид у него был такой, что Трощилов боялся смотреть. Старшина, застегивая меховую куртку, сказал ему:
- Валя, как будем деньги делить?
- Я принял решение,- ответил Кутузов торжественно, -произвести покраску судна.
- Что ж, производи.
- После тебя не могу.
- Почему?
Кутузов сорвал с головы феску и ударил ею об пол:
- Не надо мне! "Агат" небось не взял себе "Шторм"! А почему? Потому что он живых спасает! Потому что на нем люди работают! А вы не люди, вы железки...
- Значит, покраска важнее?
- А что покраска? У меня не красочка - сахар! - говорил он, возбужденно крутясь на стуле, щелкая ножиком. - Где мне ее пустить? В порту, с углем? Ты смотри, какой день пролетит! Да я знаю... - Кутузов с размаху встал, опрокинув стул, - знаю, что это море для покраски. Будет ласточка, а не пароход!
- Валя, мне нравится, как ты о своей работе говоришь, но мне не нравится, как ты о моей работе говоришь.
Кутузов, чувствуя стеснение под его взглядом, только махнул рукой.
Наступило молчание.
- Coy-coy,-сказал Шаров.
- Ладно, Леша, - Кутузов сунул ножик в карман и ужаснулся, обнаружив прореху. - Не дай бог ключи положить!.. - Просовывая в дырку свой толстый палец, сказал Шарову опять: - Ладно, я подожду.
Выходя с Шаровым, он обернулся в дверях, вспомнив про Трощилова, который сжался в своем углу:
- Пошли, паренек.
Прошли на бак, где был ход в канатный ящик.
Кутузов приподнял крышку люка и, нащупывая трап, сунул ноги в отверстие, которое было такое узкое, что боцман мог протиснуться лишь способом вращения. Трощилов влез за ним, разглядывая горы ржавых цепей, лежавших как им хотелось после подъема якоря. Теперь якорь будут отдавать, и боцман боялся, что цепи застрянут в клюзе.
- Растаскаешь, чтоб ровно лежали.
Присев на корточки, боцман сунул куда-то руку и вытащил шмот липкой грязи, распространявшей зловоние.
- Грязцо со стажем, заслужонное, - заметил он, с удовольствием принюхиваясь. - Все уберешь аккуратненько, тряпочкой. Эту тряпочку выбросишь, а эту вернешь мне, - объяснил он Трощилову, как маленькому.
- Я ж отстоял вахту,- попробовал возразить матрос.
- Отстоял, да не совсем.
- Почему? Ведь время прибавилось...
- Сейчас оно прибавилось, а ночью отнимется, когда повернем назад, ответил Кутузов. - А ночью вахту не тебе стоять.
Трощилов, не понимая ничего, смолчал.
- Ты зачем к водолазам ходил? - поинтересовался Кутузов.
- Хотел дружка подыскать, - признался матрос.
- Правильно захотел, - одобрил его намерение боцман. - Ну и как, нашел?
Этого Трощилов не .знал. Он шел к водолазам, чтоб увидеть друга, а ясно различил своего врага.
- Ты Ковшеварова попроси, - посоветовал Кутузов. - Раз у него никого нет, то он согласится...
- Михайлыч, скажи... - Трощилов вдруг потянулся к нему как к родному. Если этот пароход неизвестно где, то почему мы должны за него отвечать?
- Ответа за него не будет.
- Ну так сделали б вид - и ладно.
- Значит, нельзя: судно у нас такое, водолазное. Знаешь, какой у спасателей закон: хочешь не хочешь, а спасай!.. Ну, давай, паренек, чтоб на пятерку...
Трощилов остался один.
Он выключил свет, чтоб никуда не смотреть, но волнение, непонятное ему самому, не проходило. Сидя в темноте, внезапно увидел ночь, когда шел от Татьяны, переулок, куда свернул на женский крик. Было так темно, что он даже не заметил, как это произошло. Вдруг услышал, что в нем что-то рвется, протянул руку и нащупал нож, всунутый так, словно не в человека. Было страшно тянуть его назад и жалко своих новых джинс, пачкавшихся кровью. А потом как полилось - и отпустило... Зачем они это сделали? Разве он мешал им? Просто свернул посмотреть... А теперь подвернулся другим, спасателям: растаскивать цепи, убирать грязь... Спасатели! А кого они спасают? Допустим, он уснет сейчас, а им надо якорь поднять... Разве вспомнят, что он здесь? Завалят цепями заживо. Вот если б сидел в каком-нибудь пузыре, тогда б спасали! А зачем ему там сидеть? Зачем ему это вообще? Ты живи как все, живи...
