Возможно, этой мысли о корабле, к которому плыл, у него и не возникло. Он сразу же потерял сознание от скачка плотности, которая в течении своя и не обязательно зависит от верхнего пласта. И все же такое беспамятство водолаз осознает как сон, где поначалу растекаешься весь, становясь водой, которая перестраивает кровь, изменяет ритм сердца, оформляет частицей своего движения, и эта частица, которую ты сторожишь, в которой заключено все, медленно растет, разрастается ощущениями тела, возвращает к самому себе, плывущему в воде, - как будто выходишь из чрева течения.
Как только он попал в поток, наверху засекли время, а он, очнувшись, представил скорость, чтоб вывести минуты до точки. Получалось около пяти минут, и он отложил их на часах, защелкнутых на манжете рубахи.
Теперь надо было наполниться воздухом, но рефлекс не приподнял руки. Он понял, что рука завернута, прижата к спине, и медленно вывел ее впереди себя, дотянулся до шлема и отвинтил клапан. Воздух стал поступать, отделяя костюм от тела. Он ослабил тяжелый пояс из хромовой кожи с зашитыми свинцовыми пластинами, чтоб воздух протек свободно, окутал ноги. Освежился, сделав перед лицом ветерок, и увидел, что излишек не улетел, а собрался над головой, перекатываясь, как голубые шары.
Нужно было поймать шарик, чтоб понять плотность течения. После нескольких попыток ухватил, но шар проскользнул между рук и поднялся на свое место. Этот шарик, который он из себя выдохнул, был по твердости как железное ядро, но вода, размытая скольжением, казалась легкой, создавала ощущение невесомости. Течение держало его как бы независимо от того, сколько воздуха в костюме, и это было опасно. Он не мог заранее приспособиться, подготовить себя к той воде, которая была под ним. Осложняло и то, что он сидел в каком-то завихрении, то сдвигаясь к краю течения, то соскальзывая к его середине. Выброситься из течения мешал трущийся слой воды, который двигался противоположно. В этом месте, когда течение наваливалось массой, вихрь спеленывал по рукам и ногам и начинал крутить. К середине вращение убывало, уходя вглубь, к острию. Ему удалось поймать вращение на себя, но из вихря не выкрутило, как он рассчитывал. Эти гладкие струи, на которых держались вихри, закупоривали наглухо.
Оставалось ждать, что произойдет.
Сейчас глаза отразили воду, похожую на ночное небо, где как бы горели несколько звезд, излучая пульсирующие вспышки. Эти звезды тоже крутились в вихрях: то разгорались, когда сносило к краю потока, то убывали светом, когда проходило сжатие. По-видимому, какие-то глубоководные существа с органами свечения. Зная, что электричество действует в воде как проявитель, он направил на них луч фонаря. Свет преломился, ушел в сторону. Лишь от одной звезды, не мигающей, как планета, отлетело золотистое пятно. Потом разглядел самого себя, с грузами, искрящимися от электричества, похожими на драгоценные слитки. Представление о ночном небе и звездах постепенно вызвало иллюзию, что он сидит в самолете. Иллюзия была полной, с фосфорическими кругами приборной доски - отражением водолазных часов, сдвоенных с компасом. Такое представление опасно, как любое другое, не соответствующее действительности. Но оно мобилизовывало приготовлением, как пилота, готового катапультироваться из кабины. Поэтому он не сразу выполнил приказ Гриши: закрыть циферблаты крышками, чтоб не выдавило стекла. Смотрел на них, круглые, с пульсирующими стрелками, похожие на живые лица, и не мог решиться. Наверное, то, что он сейчас испытывал, называется одиночеством. Но он не думал о нем, так как и вода не знает, что это такое. Ни радости у него не было, что плыл, ни страха, что произойдет на точке.
Пора готовиться к прыжку.
Перед тем как завинтить циферблаты, обжег напоследок фосфором кабину, словно хотел убедиться, что ничего не забыл. Внезапно почувствовал, что не один. Повернул голову и остолбенел: рядом с ним сидела девушка, неестественно большая, в цветастой юбке. Она смотрела прямо на него. Ошеломленный, протянул к ней руку, но ничего не обнаружил. Возможно, какая-то галлюцинация глубины. Отражение девушки раскачалось в блестящем мраке. Теперь она сидела слева от него. Направление ее взгляда не изменилось: она смотрела, ничего не видя, как слепая. Он видел девушку до мельчайших черточек, и его, знающего, что у видений глубины знакомые лица, сейчас удивляло, что он девушки не знал. Он не имел о ней никакого воспоминания.
