Эйнар пошел к нему навстречу, не быстро и не медленно, улыбнулся по-хозяйски радушно, пожал руку, пожатие было не сильное, но все-таки руку Егора он задержал подольше, чем могло быть при такой сдержанности. Однако Егор тут же отметил, что сказанное Эйнаром: «Здравствуй, Егор Иванович» прозвучало по-товарищески добро, и это сняло робость, которая так некстати сковала Канунникова. И он сказал в ответ:
— Здравствуй, Эйнар! — тогда, в Москве, к концу разговора они сошлись «на ты» и сейчас, не сговариваясь, держались так же. — Видишь, как получилось: не обещал тогда, а вот приехал.
— Это очень здорово, Егор Иванович, — сказал Эйнар. — Не поверишь, как я огорчился, что ты не остался ночевать. Мы бы кое-что вспомнили…
— Да так пришлось, — замялся Канунников. — А вспомнить есть что… Ну и пьяные же мы были тогда. Помнишь? С шампанского. Сроду бы не поверил.
— И за что мы тогда пили? Никак не вспомню. — Эйнар Илус взял Егора под руку. — Пойдем, Егор Иванович. Ну, что мы стоим перед домом, как грешники перед собором.
Они ступили на веранду. На желтом от охры полу валялся клубок шпагата, нитка тонкой змейкой обегала через порог на землю.
«Что же это я играю, — подумал Егор, почувствовав фальшь в их разговоре. — Немножечко, чуть-чуть, а играю. Зачем? В чем-то не верю Эйнару или себе? — и тут же ответил на свой вопрос: — Себе, пожалуй».
— А пить за знакомство, Егор Иванович, самое приятное. Как мы тогда, помнишь?
— Помню. Не люблю дни рождения и свадьбы. Все куда-то торопятся. Вино требует усидчивости. А мы стояли тогда.
«И чего это я играю? — опять недовольно подумал Егор. — Ах ты, горе луковое».
— Садись, Егор Иванович. Гостем будешь. Мари уехала в пионерский лагерь к дочке. Мы тут — сами с усами. Верно? Нашей усидчивости ничто не помеха.
— Ну, выпьем за то, что пили тогда, — и Егор достал из кармана бутылку спирта. На заводе толкачей всегда снабжали в дорогу спиртом. Мало ли где потребуется.
— Ну, у нас так не делают, — сказал Эйнар и насупился. — Нехорошо, Егор Иванович…
— Ладно, не обижайся. Могу взять обратно. Это снаряжение у меня вроде шанцевого инструмента. Когда под огнем останешься на голом месте…
Эйнар засмеялся:
— От, черт же ты, право, Егор Иванович. Шанцевый инструмент?.. Так и позаписываем.
Ох, эта спасительная бутылка… Еще не притронулись к ней, еще не отведали, только на стол поставили да одним глазом взглянули, и вот уже ушла неловкость, натянутость встречи, искренней стало, теплее даже. Егор вдруг увидел, как суетливо сновали по полу веранды муравьи, собирались вокруг обрезков шпагата, пробовали тащить. Заметил подвязанные с правого края к натянутым шпагатам вьюнки. Одни уже доходили до половины, другие чуть больше трети, а те вон — едва показались из-за балки. Живая диаграмма борьбы за существование. «И тут», — подумал Егор.
Когда Эйнар ушел хлопотать на кухне, Егор принялся подвязывать остальные вьюнки. Стебли были бледные, водянистые, не закаленные на солнце и потому хрупкие. Один ни с того, ни с сего сломался. Выступила светлая капля вьюнковой крови, размазалась на руке. Егор огорчился.
«И что ты лезешь, если толку нет, — остановил он себя. — Не порти настроение себе и другим…»
Хозяин хлопотал у низенького столика, что-то ставил, зачем-то еще бегал на кухню. На веранде запахло свежекопченой рыбой. Эйнар терпеливо переносил этот непереносимый для него запах, — ради гостя на что не пойдешь?
— Повезло нам, — сказал он, посыпая рыбу мелко нарезанным зеленым луком. — Вчера привез с островов. Свежая.
И, повернувшись к Егору, вдруг удивляясь, будто видел его впервые, сказал:
— Извини, Егор Иванович, не спросил я, где ты ночевал.
— На улице Лидии Койдулы. За каштанами…
Егор заметил, как муравьи все-таки ухватили обрезок шпагата и поволокли.
— Знакомые?
Егор рассказал, как в гостинице коммерсантом представился. Коммерсант! Это, наверно, звучит так же архаично, как, скажем, жандарм. Думал: администратор испугается, поглядит как на пришельца из загробного мира. А она сделалась непонятно любезной.
— Я ведь у вас, Эйнар, впервые. И не удивительно, что приглядываюсь. Вот и тетушка Лийси…
