За проливом Пильхын, где кончалась галечная коса и начиналась тундра, Нутетеин направил байдарку к берегу.
Вытянули на берег байдарку и зашагали по топкой тундре, держа направление к возвышающимся вдали скалам.
Дерн вплотную подступал к воде, и земля смачно чавкала под резиновыми сапогами.
— Как твоя работа? — спросил Нутетеин.
— Мне интересно, — ответил Нанок.
— Жалеешь, что не стал охотником?
— Кому-то и в музее надо работать.
— Это, конечно, верно, — заметил Нутетеин. — Но и охотиться тоже надо.
Старик обернулся и оглядел внимательно Нанока.
— Сильные руки нужны на вельботе.
Нанок смутился. Конечно, ездить в командировки, устраивать экспедиции, вести исследования куда легче, чем на вельботе преследовать моржа или кита. Да и бродить по дрейфующему льду в зимнюю пору тоже нелегко… В глазах знаменитого певца Нанок, конечно, отступник. Честно говоря, вряд ли он теперь может загарпунить моржа. Почти и позабыл, как это делается…
Нутетеин шел впереди. Ноги его легко ступали по качающимся кочкам. На его груди большой бинокль в кожаном футляре качался в такт шагам.
Старику так легко разговаривать, осуждать Нанока. Он может взять и уйти, когда ему надоедает в ансамбле. И выговор ему нипочем. А попробуй Нанок совершить такое. В два счета уволят. Да еще напишут такую характеристику, что и не везде возьмут на работу.
Конечно, было бы прекрасно: устал в музее, взял и махнул в Уэлен или Нунямо. Побродил по льдам, отвел душу — и обратно, в пыль архивов, к экспонатам, к размышлениям об этногенезе эскимосского народа.
Наноку не приходилось бывать в этом месте, хотя науканцы иногда допускались на это лежбище и били моржа рядом с уэленцами и жителями Инчоуна.
Все шире открывался морской простор. Направо вдали синел мыс Дежнева, впереди, куда держали путь птичьи стаи, был Ледовитый океан, кормилец эскимосского народа.
Чуть доносился гул морского прибоя, подчеркивая разлитую вокруг тишину и спокойствие. Высоченное небо, морская даль, физическое ощущение беспредельности пространства вызывали ощущение необыкновенной легкости. И Нанок снова почувствовал себя, как утром в Наукане, — летящим над морем.
Он летел на северо-восток. Пролетел над Уэленом, сделал круг над Науканом, над покинутыми навеки нынлю. Будущий исследователь истории эскимосского народа будет биться над загадкой, почему вдруг люди ушли из этого места. Он выдвинет гипотезы, придумает убедительную причину и защитит кандидатскую диссертацию, если только тогда будут существовать ученые степени.
Трехкилометровый пролив Нанок шутя перемахнул и увидел перед собой селение, застроенное стандартными домами. Это Малый Диомид, родина Мылыгрока, брата Атыка. Нанок где-то читал, что американское правительство одним махом решило эскимосскую проблему жителей Малого Диомида: жители Инатлика были объявлены правительственными служащими, охраняющими границу между США и СССР. Нанок мысленно видел их в полувоенной форме, снаряжающихся на морскую охоту…
Мелькали эскимосские селения дальше, по побережью Ледовитого океана, моря Бофорта: землянки, глубоко врытые в землю, покрытые распрямленными жестяными банками. Мыс Барроу, маленькие становища и, наконец, Тиктоюктак, одно из больших эскимосских поселений. Дальше опять маленькие вкрапления эскимосов в селения и городки белых людей — от Черчилля, что в Баффиновом заливе, до Йеллоунайфа на берегу Большого Невольничьего озера. На Баффиновой земле эскимосы еще занимались исконным своим делом — охотились на морского зверя, а в Йеллоунайфе работали в шахте…
А дальше — студеная, синевато-белая от блестевших на изломе айсбергов Гренландия, где живут самые что ни на есть исконные эскимосы, и язык их распространен от Готхоба до мыса Дежнева, от ледяных берегов до Наукана, Уэлена, Сиреников, Чаплина и Уэлькаля… Уэлькаль, пожалуй, самое южное место обитания эскимосов.
Из-под ноги шмыгнула евражка, возвратив Нанока на землю. Гул прибоя стал громче, и усилился запах соленой воды, смешанный с чем-то новым, незнакомым.
Нутетеин несколько раз оглядывался, словно удостоверяясь, что Нанок идет за ним. Вскоре нагромождения скал окружили путников. Еще шаг — и впереди открылось море, шум прибоя плотно ударил в уши, а в ноздри — уже совершенно определенный запах моржового стада. Плеск воды смешивался с хрюканьем животных, со звуками, которые производили тяжелые, неповоротливые тела на узкой полосе гальки.
