Вообще говоря, в приемке мехов и сырья размаху „торга“ уделены весьма скромные рамки. Малейшая возможность спекуляции инструкциями вытравлена. На все — точный и четкий стандарт. Исключение сделано только для голубого песца, чернобурой лисицы и белого медведя. Здесь, в зависимости от качества, а у медведя и от величины шкуры, стоимость может колебаться очень значительно.
Мне рассказывали, что белые медведи попадаются гигантских размеров с необыкновенно густым и мягким мехом. Из-за какого-то редкого экземпляра соперничали три покупателя частника и вогнали шкуру в 300 рублей. У нас таких не было. Но и среди немногих медведей, приобретенных на нашей фактории, есть шкуры в 50 руб., есть в 90 руб. Они резко разнятся и по величине и по качеству.
То же и с „голубыми“ песцами.
Я не могу уяснить, почему собственно они названы „голубыми“. Те цветные песцы, которые купила наша фактория, никак не могут быть названы голубыми. Их окраска рыжеватая, чуть-чуть дымчатая. Один есть потемнее, впадает в бурый тон и тоже с дымкой. На голубизну нет даже намека. И мех этих цветных песцов, я сказал бы, похуже первосортных белых. Не такой пышный, уступает по пушистости и нежности. Надо думать, те великолепные, действительно дымчато-голубые песцовые меха, которые в Европе носят богатые щеголихи, просто искусно выкрашены. Мастерство окраски мехов, если судить по специальным книжкам, доведено да высокого совершенства.
О вкусах, конечно, не спорят, но мне кажется — ничего прелестней и красивей натурального белого песцового меха придумать не возможно. Хотя „голубые“ шкурки обходятся фактории чуть ли не вдвое-трое дороже белых, по-моему, они все же низкопробней и по виду, и по качеству. Вероятно, тут диктует и распоряжается закон „моды“…
Явившихся для торговли нужно напоить чаем. Это обязательно! Когда бы туземец не приехал — днем, ночью, в тепло или стужу — уборщица наливает ведерный самовар и разжигает лучину. На старых факториях, говорят, круглые сутки кипит специальный котел с водой. У нас этого нет. Ведра в самоваре достаточно для двоих, несколько скромновато для троих, а четверым нехватает. Если уборщица почему-либо не обратит на это внимания, туземец без стеснения подсказывает:
— Чай тара.
В первое время на фактории практиковалось бесплатное угощение сушкой, белым хлебом, экспортным маслом, иногда даже печеньем и конфетами. Промышленники быстро с этими порядками освоились. Мы, конечно, понимали, что скармливать дорогие продукты весьма убыточно. Но раз это обычай, против которого не возражал даже прижимистый Вахмистров, приходилось мириться.
А из чумов, придвинувшихся к фактории с двух сторон на близкое расстояние, гости приезжают ежедневно. Без дела, без нужды, купить-продать, просто так — в гости. Они ездят мимо нас на Тамбей для осмотра сетей. Попутно два-три человека остаются на фактории и ждут возвращения товарищей с промысла. На обратном пути присоединяются и те. С утра до поздней ночи фактория наполнена туземцамм. Чай не сходит со стола.
Завелось, так сказать, прочное знакомство, дружба.
Ванька Тусида наш бессменный гость. Он оказался парнем на все руки. И, видимо, он в самом деле занимается своеобразным маклерством. Лично товара почти никогда не привозит, но в сделках сородичей принимает живое участие. Он научился хорошо понимать Аксенова. С незнакомыми туземцами тому порой трудновато столковаться. Слова мнутся, что-то затирает. Промышленник недоволен низкой расценкой привезенной пушнины и считает цены на лавочные товары неподходящими. Он силится что-то раз’яснить и сложно аргументировать, но Аксенов жует в ответ стереотипное „тарем… тарем“… а сам, видимо, никак не „тарем“ — маловат лексикон.
На выручку спешит Ванька Тусида. Быстро лопоча и отсчитывая что-то на пальцах, он улаживает дело. Является, так сказать, переводчиком для „переводчика“. Что он на этом выигрывает и каким образом — неизвестно.
Он услужлив. Добывает для факторийцев лакомые оленьи языки, привозит иногда ягоды морошки, которая здесь растет, но в каких-то заповедных местах — я ни разу ее не нашел.
