Здесь множество плюсов. Американцы не хотят, чтобы у нас установилась Исламская Республика. Мы удерживаем заложников, заканчиваем наши внутренние дела – и тогда только отпускаем их. Это объединило народ. А наши враги не отважатся действовать против нас. Значит, можно будет спокойно провести голосование по Конституции, президентские и парламентские выборы. Когда закончим со всем этим, отпустим и заложников{1502}.
Как только в заложниках отпала необходимость, их освободили. Произошло это 20 января 1981 г., в день инаугурации нового американского президента Рональда Рейгана и, соответственно, отставки его «сатанинского» предшественника Джимми Картера. Без сомнения, захват заложников противоречил идеалам исламской революции и повредил ее репутации. Многие иранцы были этим недовольны, хотя и осознавали символическое значение такой акции. Национальные посольства считаются суверенными территориями. Поэтому некоторые считали, что американских граждан надо держать в посольстве (как и сами иранцы десятилетиями ощущали себя плененными в собственной стране – с молчаливого согласия Соединенных Штатов). Однако желание отомстить взяло верх, и жестокое обращение с заложниками стало нарушением основных принципов всех религиозных традиций, в том числе исламской. Что же выгадал режим этими действиями? Определенная степень стабильности была достигнута. Но за нее пришлось расплачиваться еще многие годы отношением западного мира.
Великий гений шиизма состоит в его интуитивном прозрении, что невозможно полностью воплотить религиозные идеалы в политической сфере, неизбежно связанной с насилием. Ашока осознал это еще раньше, чем шиитские имамы, когда начал проповедовать сострадание, но оказался не в состоянии распустить армию. В лучшем случае верующие могут лишь свидетельствовать об этих ценностях (как делал Хомейни, когда обличал режим Пехлеви в 1960-е гг.) или предложить альтернативу, которая бросит вызов государственному насилию (или смягчит его). Однако, как мы уже неоднократно видели, даже самым гуманным традициям не удается воплотить эти идеалы, если лидеры этих движений идут на компромисс с государственными идеологиями, которые неизменно опираются на силу. Хомейни верил, что революция была бунтом против рационального прагматизма современного мира. Цель его учения о велаят-е факих состояла в том, чтобы институционализировать шиитские ценности: главный «законовед» (факих) и улема из Совета Стражей смогут налагать вето на любой закон, нарушающий принципы исламской справедливости{1503}. Однако на практике Хомейни снова и снова приходилось упрекать «стражей» за использование власти в корыстных интересах. Да и сам он цинично придерживался «реальной политики» в истории с захватом заложников.
Мы уже видели, что революции могут развиваться долгое время. Подобно Французской революции, Иранская революция прошла немалый путь, который еще не закончен.
Как и во Франции, были опасения, что режим уничтожат сильные внешние враги. Летом 1983 г. иракцы применили против иранских войск горчичный газ, а в следующем году – нервно-паралитический{1504}. Хомейни был убежден, что Америка собирается свергнуть его, как свергла Мосаддыка в 1953 г. Между тем, поскольку Иран был в контрах с Западом, ему не хватало важного оборудования, запасных частей и технических консультаций; инфляция оставалась высокой, а к 1982 г. уровень безработицы составил 30 % от общего населения и 50 % городского населения{1505}. Беднякам, права которых отстаивал Хомейни, при революционном режиме жилось немногим лучше, чем раньше. Впрочем, западные наблюдатели признавали, что, несмотря на растущее недовольство со стороны прозападных иранцев, Хомейни не утратил любви к народу. Ему были дороги и толпы на базарах, и студенты медресе, и скромные улема, и бедняки{1506}. Эти люди, до которых не было дела шаху с его программой модернизации, все еще мыслили и разговаривали на традиционном религиозном языке, попросту непонятном многим европейцам. Ведь это был язык прежних эпох.
После Иранской революции один американский чиновник в отчаянии воскликнул: «Кто же относился к религии серьезно?!»
