Поля крови. Религия и история насилия - страница 141
Однако воодушевлению сопутствовала ненависть к врагам Царства Божьего. После принятия Акта о гербовом сборе (1765 г.) патриотические песни заклеймили его инициаторов – лордов Бута, Гренвилла и Норта – как прислужников Сатаны. На политических демонстрациях их портреты несли рядом с изображениями дьявола{1255}. Когда Георг III даровал религиозную свободу французским католикам на канадской территории, американские колонисты назвали его слугой Антихриста{1256}. И даже президенты Гарвардского и Йельского университетов считали Войну за независимость частью замысла Божьего по ниспровержению католичества{1257}. Эта сектантская враждебность позволяла колонистам решительно отделять себя от Старого Света, к которому многие еще ощущали достаточно сильную привязанность; ненависть к католической «тирании» надолго сохранится в американской национальной идентичности. Хотя отцы-основатели отчасти следовали Локку, но «религия» еще не была изгнана из колоний. А если бы была, революция могла бы и не увенчаться успехом.
Как только была объявлена независимость (июль 1776 г.), колонии начали составлять новые конституции. В Виргинии Томас Джефферсон (1743–1826) предложил формулу, которая в итоге не прошла ратификацию: «Все люди имеют полную свободу религиозного мнения. Никого нельзя заставлять посещать или поддерживать какой-либо религиозный институт»{1258}. Это гарантировало и свободу религии, и свободу от религии. Однако нельзя забывать, что джефферсоновская концепция религии была основана на двух инновациях, чуждых большинству его соотечественников. Первая состояла в сведении религии к «вере» и «мнению». Как апологет просвещенческого эмпиризма Джефферсон отвергал идею о том, что религиозное знание обретается путем откровения, ритуального или общинного опыта: это просто взгляды, разделяемые некоторыми людьми. Подобно всем философам Просвещения, Джефферсон и Джеймс Мэдисон (1751–1836) – пионеры религиозной свободы в Америке полагали, что любую идею можно критически исследовать и даже отвергать. Тем не менее они также настаивали на свободе совести: во что человек верит – это его личное дело, и правительство не должно ничего навязывать. Соответственно, обязательная вера нарушает одно из фундаментальных прав человека. «Религиозные узы сковывают и ослабляют ум, делая его неспособным ни к одному благородному предприятию, ни к одному разумному проекту», – говорил Мэдисон{1259}. Последние 1500 лет, обобщил он, «практически везде» привели к «гордыне и высокомерию клириков, невежеству и раболепству мирян; у тех и других – к суевериям, фанатизму и гонениям»{1260}. Да, «миф о религиозном насилии» явно поселился в умах отцов-основателей… Как утверждал Джефферсон в «Положении о свободе вероисповедания в Вирджинии»: «Наши гражданские права ничуть не более зависят от религиозных мнений, чем наши мнения в области физики и геометрии»{1261}.
Критика Джефферсона и Мэдисона была здоровым противовесом идолопоклоннической тенденции обожествлять человеческие идеи. На современном секулярном Западе свобода мысли станет сакральной ценностью, неприкосновенным и безусловным правом человека. Она будет способствовать научному и технологическому прогрессу, даст толчок развитию искусств. Однако интеллектуальная свобода, возвещенная философами Просвещения, была роскошью, сопутствовавшей модернизации. Раньше в аграрных государствах было попросту невозможно позволить всему населению отбросить традицию и вольно ругать порядки. Впрочем, у большинства отцов-основателей – как-никак аристократов! – не было намерения распространить данные привилегии на простой народ. Они все еще считали самоочевидным, что, будучи просвещенными государственными мужами, должны всем руководить{1262}. Как и большая часть элиты, Джон Адамс, второй президент Соединенных Штатов (1797–1801 гг.), с подозрением относился к любой политике, чреватой «властью толпы» или обеднением джентри
