Молочай, молочай! На меня ты не серчай! Горький вкус-корням! Сладкий сок — друзьям!
Арсен пощекотал губы узким мохнато-бархатистым листком, растер его между пальцами, побил ими друг о дружку — склеятся или нет? И поднял глаза. Солнце с гребня на гребень скакало по волнам Оредежа, растекалось поперек течения, тонуло под мостом… Осина изнемогала от зноя или страха. Коза, не заинтересовавшись его личностью, отвернулась и обметала горизонт грязно-белым хвостом.
И на все это с казематной беспощадностью ляжет непробиваемая для жизни бетонная броня!
Загипнотизированный ожиданием чего-то нового, еще более непривычного, Арсен без сопротивления перекатился на спину, встретил немигающий, мраморно-слепой зрачок огромного неба. Осиновая крона просеивала солнце. Тени листьев, выпукло-объемные против света, сбегались и в падении склевывали теплые золотые пятнышки, тут же просыпали их бархатными лучами. Лопатки — из-под земли, сквозь рубашку — тоже жег чей-то мудрый и загадочный взгляд. Тягучий ветер отогнул ветку. В лицо обрушился ослепляющий веер зноя, пробился искрами под сомкнутые веки, слился в черный круг, окаймленный переменчивыми радужными полосами, круг разделился на два — по одному на каждый зажмуренный глаз — и поплыл-закачался парой медленных черных солнц. Тяжелый шепот отделился от земли…
Арсен внезапно осознал, что стоит перед широким приземистым дотом с незрячими бойницами и тонким налетом мха по бетонному козырьку. У ж как там оно получалось, но он ясно различал надписи внутри дота. На осклизлой стене виднелось процарапанное острым: «Мы из Архангельска. 1966». Ниже, не под строчкой, а в толще бетона, словно утонув в нем, торопливым огрызком химического карандаша: «Осталось 3 патрона. Вася Цыбин». От дота с неодушевленной правильностью стелились во все стороны щупальца взлетных дорожек, глубоко врезанные в тело земли как нити капронового невода на обнаженном, со вздутыми мускулами человеческом торсе. По дорожкам, животами в руль, мчались на крылатых винтороллерах десятки Громовых — мимо вставшей на цыпочки древовидной конопли, мимо березок-тройняшек, мимо исхудалой женской руки, которая оползала по осклизлой стене, впиваясь в бетон побелевшими ногтями: неровные светлые крапинки на них почти пропали, лишь кое-где едва угадывались. «К счастью, — подумал Арсен. — Говорят, ногти цветут — к счастью…»
Блики черного солнца протиснулись под потолком, серыми полотнищами выстроили невесомые тени. Грустное и неподвижное, неслось навстречу прозрачное Ольгино лицо. Тяжелые зеленые волосы слегка шевелились — как пугливые листья на ветру.
Арсен сделал шаг вперед, чтобы подхватить женщину. Он прекрасно осознавал, что Ольга давно умерла, что эта женщина, зябко кутающаяся в длинный, до земли, балахон, просто выдумка, удар взбесившегося воображения. Но ока вполне реально потянулась к нему.
— Ты очень сильно просил меня. Вот я и пришла.
Он не взял ее временно оживленных рук, отшатнулся. Всеми чувствами, не поверившими зрению, он хорошо представлял себе, что именно за эти годы могло от нее остаться… Она укоризненно вздохнула:
— Ты всегда твердо знал, когда и что надо делать.
Арсен глянул на ее ноги. Прямо сквозь балахон. Как во сне. И увидел босые, зябко потирающие один другой корни. На одном из них снеговым пятнышком застрял белый клочок облака.
…В Никитском Ботаническом саду, среди араукарий и бородатого тисса Ольга тосковала по тихим северным полянам, где колючий для взгляда вереск выстилает подступы к березам и валунам. Она хваталась за простертые к ней руки агав — и натыкалась на толстокожие, равнодушные, глянцево-жирные листья. Врачи прописали ей юг, а она карабкалась в горы, бросалась в щедрые травы альпийского луга — и не могла отыскать среди пышных труднопроизносимых рододендронов щемяще-неприметные, такие пушистые на слух горечавку, яснотку, кровохлебку, чьи названия сами просились на язык и, произнесенные, оставляли во рту вкус песетой радости и детства…
Ольга мужественно переносила море и пальмы. И все же таяла на глазах — взвинченная и всепрощающая. Это было особенно больно в ней. И обезоруживало. Только однажды она не упрекнула, нет, — просто между прочим обронила:
