— But why would you do all that?
— It was mandatory, — сказал я, — we had no choice.
— But you could walk away and then just complain to your parents! — сказала она, разведя руками, задела лежащий на тарелке последний тост, смахнула его на пол, я наклонился, линолеум еще пах средством для мытья — перед прибытием гости мама с утра наводила в квартире свою фирменную музейную чистоту, и я вдруг вспомнил стишок про хлорциан, а за ним потянулись и другие стишки, ходившие наравне с официальными, — городской фольклор, тайный и в то же время известный всем и каждому, — и я с ужасом подумал про общую обреченность их тона.
Даже детские страшилки были пропитаны этой обреченностью, а еще привкусом такой неизбежности, — ну, как объяснить? — словно для того, чтобы наступил конец света, уже не нужно было, по большому счету, чтобы какая-нибудь военщина что-то там решила. Я понимаю это сейчас, — нам казалось, что Красная Кнопка везде и повсюду, и на нее уже невозможно не нажать, ситуация неотвратима, никакая борьба за мир не имеет значения, это больше нас, это как апокалипсис, — наступит рано или поздно, что бы мы ни делали, какие бы речевки мы ни выкрикивали со сцены, как бы драматично Маша и Света и Ира, в красном и в белом, ни склоняли головы в память жертв Хиросимы:
В поле нейтронная бомба лежала,
Девочка Маша кнопку нажала.
Некому выругать девочку эту —
Спит вечным сном голубая планета.
Поднимая тост, я вдохнул запах выдраенного мамой пола, вспомнил про хлорциан и вдруг представил себе, что каким-нибудь чудом мы бы построили свое тогдашнее выступление на этом фольклоре, читая с тем же трагическим выражением на лицах («Мальчик нейтронную бомбу нашел и на границу с Ираком пошел…»), и чтобы черное и красное и мы бы со Светкой выходили вперед, — но даже тогда я не согласился бы держать ее за руку, ни за что.
Проходят десять минут. Светы нет. Я слышу, как на сцене шестой «А» потихоньку подбирается к финалу: «Солнечному миру — да, да, да, ядерному взрыву — нет, нет, нет!» Я впадаю в состояние полной апатии — меня ждет не только провал, меня ждет чудовищная головомойка, я сорвал выступление своей бригады, я отказался повести себя по-товарищески, я. У классной белые от ярости глаза, ни Маши, ни Светы нет, Устинова помчалась их искать, но до сих пор не вернулась, нам выходить через три минуты, мы уже стоим в предбаннике за сценой. Я вдруг думаю, что хорошо бы эта треклятая бомба рухнула на нас прямо сейчас, и все бы закончилось, честное слово, в этот момент я готов перестать бояться и полюбить атомную бомбу. Маша врывается в предбанник, у нее сполз один бант, она вся в мыле, на ней Светкина белая туника, я не сомневаюсь, что она помнит весь текст наизусть, я успеваю быстро поменять местами Устинову и ее брата, чтобы сохранить симметрию красного и черного. На сцене гаснет свет, мы с Машей идем последними, у меня дрожат поджилки и сердце колотится от возбуждения, я так благодарен ей, что в темноте беру ее за руку — и так мы выходим на сцену.
Северная Атлантика, 10.225 м над уровнем моря
— Mark, Mark!
Я с трудом вынырнул из тёплой, бессловесной ванны, из темноты. Стив тормошил меня за рукав.
— Что, заяц?
Он посмотрел на меня.
— Oh, sorry, Stevey. So, what is that? — Я заставил себя улыбнулся. Он очень нравился мне.
— What was it you said first?
— Nevermind, it was in Russian.
— Okay. Say, how one can become a real photographer?
— Well, it’s not that easy, but possible, — if you know how to look.
— I know how to look. Everybody knows.
— It’s nor quite what I mean. For example. Have you ever seen a man going down the stairs — to the subway, for example?
— Of course.
— And everybody has. But only one man — one famous Russian photographer — has made a picture, which is a sample for every photographer. Not he only saw a man, stairs and his shadow. But he saw it in some very special way, nobody else could see. And he was able show it all in a picture.
— How did he learn to look this special way then?
— He was just making photos. Like you do. Just try. Never forget about seeing. There are no things not worth looking at. Even if some of them seem ugly, you can always find beauty there. Any small, usual thing can have an interesting story. Pictures are stories — I mean, good pictures.
