Я-то знал, что за книгу ведун сжечь жаждал. Не даром же к ней грека из Козар на тайные беседы приводил. А потом она через меня купцу этому серебро передавала, чтоб тот язык за зубами держал. Он ей книгу с языка греческого переводил. Слова непонятные из Благой Вести объяснял. Христианское учение все глубже в душу княгини проникало. Потому и не хотела она Перуну кощуны петь. Вместо себя старшого ключника для расплаты ежегодной с войском и посадниками послала.
Насторожился я, ожидая от ведуна подвоха. Но опасения мои напрасными оказались. Поюжил ведун да на задницу уселся. Точно и не было ничего. И я успокоился. Выходит, правду Ольга сказала, что трусоват Звенемир и против нее не попрет ни за что.
Вот уже и зима прошла. Весна травой зазеленела, а войско домой все не возвращалось. Видно, по нраву Святославу была походная жизнь, потому и в Киев, к мамкиному подолу, не спешил. А она тоской исходить стала. Предчувствия тревожные княгиню одолевать начали. Загляда жалилась, что Ольга дюже раздражительной стала. На девок сенных полканов по поводу и без повода спускает. Ругает холопов за провинность малую. Точно знало материнское сердце, что беда в Киев прийти может. И как в воду глядела.
Переполох на Старокиевской горе случился среди бела дня. Гонец из Тиверской земли прискакал. А вскоре Ольга меня к себе позвала.
Прошел я через горницу расписную, в светелку дверь отворил. Слышу: голосят в светелке. Воют тихонько. Понял я, что страшное случилось. Весть недобрую гонец принес. Притворил я дверь поплотней, на Ольгу взглянул. Стоит она точно каменная, а Загляда с Малушей рядом слезы проливают. А сама княгиня молчит, только желваки на скулах играют, но виду, что горе ее прибило, не показывает.
Отослала она девок, рукой махнула, миг — и уже одни мы остались. Вот тогда и прорвало ее. На грудь мне кинулась, а у самой слезы в три ручья. Но тихо плачет, чтоб за стеной никто не услышал да в слабости княгиню не уличил.
— Случилось-то что? — я ее спросил.
— Святослав… — только и смогла она прошептать. И меня самого будто ножом по сердцу резануло.
— Что с ним? — А у самого перед глазами мальчонка встал.
Вспомнилось, как его Асмуд из боя на пепелище силком вытянул. Упирался он тогда, обратно в сечу рвался, а потом в шатер спать пошел.
— Неужто… — о самом плохом подумалось.
— Типун тебе на язык, — отстранилась от меня Ольга. — Живой он. Только, может быть, лучше бы было… — И язык прикусила.
— Ты толком говори. Случилось-то что?
— Гонец ноне прискакал…
— Это мне уже ведомо.
— Свенельд с сыном в засаду попали. Святослава в полон взяли, а брат… — И снова заплакала.
Неужто и впрямь Свенельда нет больше? Что-то мне в такое с трудом верилось. Хотя…
— У кого каган в плену?
— У самого Кури. Гонец говорит, что выкуп хан за него хочет. Будет ждать меня за Порогами, на Хортице, до конца травня месяца. [77]
А пока на цепь его посадил. Ну а не успею я, так он его жизни лишит. Ох, Добрынюшка, муторно мне. Что же делать теперь?
— До конца месяца считанные дни остались. Нужно ладью снаряжать, — сказал я, а сам подумал: «До Порогов доберемся, а там только конный путь. Иначе, пока ладью перетащим, время выйдет. Не успеем до конца месяца. И войско с собой не возьмешь. Только сотня Претича в Киеве. Так что Ольга к Куре все одно что голая пойдет. Навалятся печенеги и передавят», — а вслух сказал:
— Я с тобой отправлюсь. Мне так спокойней будет.
Ближе к вечеру того же дня мы отчалили. Тайно, чтоб особых пересудов в Киеве не поднимать. Ольга сама, я, восемь гридней-охранников, двадцать гребцов да Кот-конюх. Кому, как не ему, за конями на ладье следить? Двух гридней у светелки оставили, чтоб двери стерегли. Дескать, занедужила княгиня от дурного известия и видеть пока никого не хочет. А я Загляде с Малушей наказал, чтоб они молчали о дурной вести, а гонца в подклети заперли, чтоб язык не распускал до поры до времени.
Мы с Ольгой в одежи фряжские переоделись. Она их из скрыней своих достала. Какими путями они там оказались, то мне неведомо. Да и не до этого сейчас. Я порты и рубаху кожаную напялил, сапоги с голенищами высокими из воловьей шкуры толстой натянул, кинжал на кожаный опоясок с бляшками медными перевесил, на Хлодвига-побратима стал похож. А Ольга сарафан чудной на себя надела. Скучный сарафан оказался. Без прошв и вышивки. Плащи серые, из шерсти валянные, с клобуками глубокими наши лица надежно от посторонних скрыли. Так нам того и надобно. Тайным ходом мы из града вышли. Гридни вслед за нами сундук с добром вытащили, из тех трех, что для Иосифа готовили, но тогда двумя обошлись, а этот вот для какой беды теперь пригодится.
