Между тем из-за излучины реки медленно выползала ладья. Она грузно шла против течения, громко шлепали по воде длинные весла. По низко посаженным бортам было видно, что ладья тяжело загружена. На носу ее красовался неведомый зверь. Не похож он был на змея варяжского. Скорее котом его можно было назвать, а не драконом. Правы были девчонки — чужие люди сидели в ладье. Совсем чужие.
Радостные крики гребцов отразились от водной глади и долетели до нас. Видно, на ладье нашу деревушку заметили.
— Плохи дела, Добрый, — тихо сказал Веремуд. — Дулебы [50] это. Злой народ. Дикий. Говорят, они с матерями своими спят, а покойников не хоронят, а едят.
— Враки это, — возразил ему Андрей. — Про варягов и не такое придумывают, однако ж не всему верить нужно.
— Может, и враки, — вдруг обиделся старик, — только ухо с ними востро держать надобно.
— Ты смотри, что творят! — воскликнул Кислица. Несмотря на то что ладья была и впрямь тяжела, она прибавила ходу, а на корме ее заухал большой барабан, задавая ритм гребцам.
— Что делать будем? — подошел к нам Заруб.
— Ожидать, когда к берегу пристанут, — ответил я.
— Ожидать так ожидать, — согласился Заруб и вернулся на место.
Но ждать нам пришлось недолго. Вскоре ладья подошла совсем близко к берегу, и в воду с нее посыпались обернутые в шкуры люди. Они шумели, плюхались в реку, поднимали брызги, барахтались в волнах, выбираясь на сушу.
— Один, два, три… — считал я, — двадцать пять, двадцать шесть…
— Тридцать два, тридцать три… — вторил мне Кислица.
— Тридцать семь, — подытожил я.
— И трое на ладье остались, — добавил Андрей.
— А нас восемнадцать вместе с мальчишками и этим приблудным, — Веремуд кивнул на Андрея и ударил ногтем по бородке топора [51].
— И два волкодава, — добавил я, услышав, как собаки зашлись в злобном лае.
А пришлые, радостно хохоча, уже выбирались на берег. Вода стекала с их отяжелевшей чудной одежи, но казалось, что они этого не замечают. Уверены были в легкой добыче, оттого и веселились, словно дети. Спешили к деревеньке, на ходу поигрывая копьями и утыканными гвоздями палицами.
Из ватаги выделялся один. И хотя на нем, как и на остальных его соратниках, не было ни кольчуги, ни шишака, а только волчья накидка да высокий рысий колпак, в руках он сжимал большой топор с широким закругленным лезвием и длинным клевцом на обухе. И по тому, как легко он управлялся с этим грозным оружием, как по-звериному настороженно выбрался на прибрежную отмель, можно было понять, что это и был предводитель дулебов.
— Вон тот, с мадьярской секирой, главный у них, — подтверждая мою догадку, сказал Андрей.
— Ого! — удивился Веремуд. — Да христианин, как я погляжу, в оружии разбирается. Откуда знаешь, что это секира?
— Погулял я по свету белому, — ответил христианин, — оттого и разбираюсь во многом.
— Страшная штука, — кивнул старый ратник. — Вот помню, когда…
— Зато у остальных снаряжение дрянь, — перебил его Кислица и вынул из ножен меч.
— А не все равно, чем тебе кровь пускать будут — мечом, секирой или дубинкой шипованной? — покосился на него варяг.
— Это мы еще посмотрим, кто кому руду отворит! — огрызнулся старик и кончиком пальцев проверил остроту клинка.
— Ну и что скажешь, Добрын, сын Мала? — спросил меня Андрей.
— Скажу, что для начала у них надо прыти поубавить. — Я наложил стрелу на лук, прицелился и спустил тетиву.
Потом быстро выстрелил еще раз и еще. Одна за другой, три мои стрелы впились в берег перед ногами их предводителя.
— Всем стоять! — громко крикнул он и поднял вверх секиру.
Его послушались. Остановились. Затихли.
Предводитель вынул мою стрелу из земли, повертел ее в руке, на наконечник взглянул и вдруг улыбнулся.
— Хорошие стрелы делают в этом захолустье и хорошо их кладут! — крикнул он в нашу сторону. — Кто же меня пугнуть решил? Покажись и назовись!
— Негоже хозяевам прежде гостей называться! — крикнул я ему в ответ.
— И то верно, — кивнул он, силясь понять, откуда раздался мой голос, и все пытался высмотреть меня за частоколом тына.
Не высмотрел.
— Гойко меня зовут, Сдебут мне отец, и эти люди, — повел Гойко левой рукой в сторону своих соратников, — выбрали меня вожаком, — дотронулся он кончиками пальцев до своего колпака. — А ты кто? — Он пристроил секиру на плечо, подбоченился и гордо приподнял подбородок.
