— Я тебе и так частенько подношу, — Велизара в ответ, — дай хоть сейчас за чужими мужиками поухаживать.
— Это за кем это ты ухаживать собралась? — взбеленился великан. — Ну-ка покажи! Я его сейчас быстро от чужой жены отважу!
— Усядься, дурной, — смеется баба, — разве же кто может с тобой потягаться?
— А вот же, — сразу подобрел Глушила и на меня доказывает, — он меня вчерась знатно…
— Так я разве же о кулачках говорю? — Велизара поставила перед нами корчагу с брагой. — Я же о любви! — а потом ко мне: — Здраве буде, княжич.
— И тебе здоровья, мужнина жена.
— А чегой-то ты брагой брезгуешь? Вон суженый мой уже веселый, а у тебя ни в одном глазу.
— Так веселиться и без хмельного можно, — ответил я.
— А ты, случаем, не недужишь?
— Да ты чего, мать? — Глушила на нее. — Что ж, по-твоему, меня недужный отколошматил?
— Здоров я, Велизара, только мне для ристания нужно в твердом уме оставаться.
— Как? — удивленно всплеснула она руками. — Тебя из полона отпускают? Слава Даждьбогу!
— Нет, — покачал я головой. — Мне лишь дозволили из лука пострелять.
— Знатно, — обрадовалась баба. — Слышь, муженек, — пихнула она в бок Глушилу, — непременно на Добрына об заклад побейся, поставь на кошт гривну, что тебе в позапрошлом годе купец фряжский за медведя подарил.
— За какого медведя? — спросил я.
— Да, — отмахнулся молотобоец, — было дело.
— Ты пузо-то заголи, пусть Добрыня на дурь твою полюбуется.
— Да ладно тебе. — Мне показалось, что Глушила смутился.
— Чего? Стыдно стало? — подначила Велизара.
— Чего тут стыдиться? — И великан задрал подол рубахи. — На, любуйся.
Я увидел, что через живот и грудь Глушилы протянулись толстые багровые шрамы.
— Медведя на комоедцы [36] охотники привели, — затараторила Велизара. — А гость фряжский стал похваляться, что у них есть такие молодцы, что и медведя побороть могут. Ну а мой-то, — с нежностью взглянула она на мужа, — не долго думая, медведя того голыми руками задавил. За то и гривну золотую фрязь ему подарил. Только на что нам золото? Его же в рот не положишь.
— Это точно, — кивнул Глушила и прикусил моченое яблочко.
Я опасливо покосился на ручищу молотобойца, в которой яблоко казалось не больше ореха. Великан перехватил мой взгляд и хитро подмигнул мне подбитым глазом.
— И имей в виду, — сказал он, — что я тебе поддаваться не собирался, потому и радуюсь, что свой меня побил. А варяги — тьфу! — И сплюнул на землю косточки. — Мелочь пузатая.
— Мелочь не мелочь, — строго взглянула на него жена, — а когда Лучана-гончара схватили, в схороне от них прятался.
— Так это ты же у меня на руках повисла! — треснул кулачищем по столу Глушила, аж миски с корчагами подпрыгнули, а сидящие за столом притихли.
— Повисла, — Велизара словно не заметила злости мужа. — Зато ты сейчас за столом сидишь, яблоки жрешь и бражку пьешь, а по гончару уже давно кобели отбрехали.
— Эх! — вскочил великан со своего места, чуть лавку не перевернул, зыркнул на жену зло. — Век ни себе, ни тебе этого не прощу! — И вышел из-за стола.
Но тут к нему подскочил Кот:
— Чего разошелся, Глушила? Али угощение не по вкусу пришлось? — и засмеялся звонко. — Мы же с тобой оба ноне побитые, у тебя синяки, а у меня в одночасье рог на лбу вырос, — и пальцем на большую шишку — след недавнего побоища — показал. — Нам ли горевать калечным?
— А чего она? — кивнул великан на жену.
— Да что с них, с баб, взять? Давай-ка лучше спляшем, чтоб не зазря гудошники мучались, — и пошел перед Глушилой вприсядку, и приговаривать начал: — Я пойду, потопаю, повиляю жопою, пусть посмотрят мать-отец, какая жопа молодец!
И так у него радостно получилось, что великан не стерпел — притопывать начал и подпел конюху:
— Ох, теща моя, теща тюривая, по морозу босиком затютюривая.
И пошли плясать давешние супротивники — городской с посадским.
— Ты не смотри на него, княжич, — шепнула мне Велизара, — это ему хмель в голову ударил, а так он у меня смирный.
А между тем гульбище разгорелось с новой силой. Заразившись той удалью, с которой Кот и Глушила выделывали заковыристые коленца посреди Чурилиного двора, мужики решили потягаться в переплясе. Мальчишка-подгудошник на своем бубне взял залихватский лад, его напарник подхватил на жалейке, а гудошники еще сильнее раздули свои лягушачьи щеки. Даже старик гусляр, придремавший было недалеко от костерка, очнулся, на мгновение прислушался, а потом ударил по звонким струнам
