А что касается дедовой коллекции, то, если очень приспичит, я смогу ее продать, но тоже на очень запутанных и не очень пока что мне понятных условиях, расписанных почти на трех страницах завещания. Ну, в случае там стихийного бедствия или судебного преследования, но если и при наличии… И так далее, и тому подобное. Сплошная юридическая казуистика, которую составил деду Дмитрий Яковлевич, его давний и неизменный друг, известнейший московский адвокат. Хотя я знаю, что дед – человек мудрый и все это сделал исключительно для моего же блага. В отличие от меня, беззаботной стрекозы, он-то умеет заглядывать в будущее…
Но я и не собираюсь продавать коллекцию – пусть она лучше достанется моим сыновьям. А их у меня будет не меньше трех, это я торжественно обещаю. Уже решила раз и навсегда. И мужа своего я буду выбирать только на таких условиях: согласен троих пацанов мне заделать и их кормить – женись. Не согласен – слезай!
Естественно, что все неимоверное наследство я получаю только после дедовой смерти. Но об этом я даже думать боюсь! На фиг мне дом и все эти игрушки без моего деда? Дай бог ему здоровья – это я говорю абсолютно искренне. Что я без него делать буду, с кем советоваться, с кем дружить, скажите на милость, а?..
Да, кстати: что до телевидения, то этого верного друга всех домохозяек дед называет дешевой и настырной шлюхой, готовой с ходу отдаться тому, кто заплатит первый. И подчас мне кажется, что в его словах есть добрая толика истины. Мне он тоже не рекомендует слишком уж увлекаться ящиком для идиотов. Именно рекомендует – дед никогда и ничего мне не запрещал и не запрещает. Только советует и подсказывает. За что и люблю его безумно.
И еще я его люблю потому, что он такой же, как я.
Я вошла в кабинет и аккуратно прикрыла за собой чуть скрипнувшую дверь. Дед в старой бархатной куртке со шнурами и атласными манжетами сидел за своим огромным письменным столом. Настольная лампа под зеленым шелковым абажуром бросала на стол мягкий отсвет. На стенах поблескивало оружие. Седина на дедовой голове тоже матово серебрилась. И еще везде – в книжных шкафах, на полках, просто стопками на полу и подоконниках стояли и лежали десятки книг, переложенных многочисленными закладками. Книги дедовой библиотеки сплошь испещрены его замечаниями, сносками и изрядными рукотворными сентенциями, сделанными на полях и пробелах. Иногда, читая какую-нибудь книжку из его собрания, я даже забываю про содержание и начинаю читать исключительно дедовы пометы, написанные четким округлым почерком. Эти тексты ничуть не хуже того, что напечатано на страницах типографским шрифтом. В отличие от оружия, книги дед не коллекционирует – он их читает. Это его друзья, оппоненты и спутники жизни. С ними он ведет беседы и споры. Дед считал и продолжает считать, что книги предназначены исключительно для чтения, и всегда относился с недоуменным удивлением к людям, делающим из книг фетиши, которых нельзя коснуться, не вымыв руки, не говоря уже о таком святотатстве, как пометки на страницах.
Дед у меня такой. Своеобразный дед.
На столе были аккуратно разложены старые любительские фотографии разных форматов и какие-то пожелтевшие от времени бумаги. В данный момент с помощью большой древней лупы в латунной оправе на длинной деревянной ручке дед внимательно изучал один из снимков. У него в кабинете мерено-немеренно эдаких забавных антикварных вещиц – и на полках, и в шкафах, в шкатулках и на столе. Часть из них чудом сохранилась от нашего дореволюционного богатства, а остальное дед прикупал здесь и за рубежом во время своих неисчислимых путешествий на протяжении всей жизни. Он обожает старинные вещи. Время от времени что-нибудь забавное и стоящее, кстати, весьма и весьма дорогое он подносит мне в качестве неназойливого подарка-сюрприза.
Так, например, после того как я более чем успешно сдала вступительные экзамены в универ (между прочим – без взяток и блата), дед где-то раздобыл, а может быть, просто вынул из сундуков, хранящихся здесь же, на чердаке, и подарил мне большую, сантиметров тридцать в высоту, куклу-балерину в старинном наряде пастушки-пейзанки времен короля Людовика. Кукла грациозно стоит на одной ноге на небольшом ящичке палисандрового дерева, в котором находится хитроумный механизм. Сие великолепие прикрыто старинным же стеклянным колпаком. Когда снимешь колпак и заведешь пружину механизма фигурным бронзовым ключиком, из ящичка нежно звучит мелодия менуэта, а кукла начинает, вращаясь, танцевать и изящно, совсем не механически нагибается в разные стороны. Судя по надписи на гравированной серебряной табличке, привинченной ко дну ящичка, сей удивительный механический гомункулус был изготовлен в Цюрихе часовых дел мастером с непроизносимой для меня немецко-швейцарской фамилией аж в 1802 году. Даже странно, потому что кукла выглядела как новенькая. И я решила (не говоря об этом деду, чтобы обидеть), что это просто современная подделка под старину. Но все равно от подарка я была в диком восторге. Привезла его в Москву и поставила на письменный стол в своей комнате. А потом как-то следующей весной ко мне в гости заявилась Алена со своим очередным кавалером. Кавалер оказался каким-то крутым импортным бизнесменом родом из столь удачно объединенной Горби Германии, и когда он случайно увидел мою куклу, то едва не упал в обморок. От восхищения и зависти. Он долго разорялся, размахивал руками, брызгал слюной и от волнения невпопад вставлял немецкие слова в свой чудовищный английский. В результате его сумбурного спича выяснилось следующее: во-первых, его семья и он в частности давно коллекционируют старинных заводных кукол; во-вторых, это – уникальный экземпляр работы известнейшего мастера, а в-третьих, он лично готов мне за нее заплатить, не отходя от кассы, аж (экая щедрость!) целых триста североамериканских долларов.
