– Бутурлин, – первым протянул мне руку Бутурлин, окидывая меня цепким взглядом.
– Терехин, – я пожал ему руку.
– Вы хотите допросить меня? – спокойно спросил Бутурлин, чуть улыбнувшись. Но глаза его оставались холодно-отчужденными.
– Что вы, Николай Сергеевич, – широко улыбнулся я ему в ответ. Что ж – играть, так играть. И я продолжил эдаким небрежно-развеселым тоном:
– Это просто ни к чему не обязывающая беседа. Я хотел бы кое-что узнать, так сказать, из первых рук. Как у нас, милиционеров, говорят, взять объяснения.
– Объяснения?
– Это так называется. Порядок, знаете ли. Вы уж мне ответьте на кое-какие вопросы… Хорошо?
– Ну что ж. В таком случае прошу в дом, – сказал Бутурлин, жестом предлагая войти. И снова я с враждебностью отметил элегантность, даже изысканную отработанность бутурлинского жеста.
– Ты вот что, Михайлишин, погуляй-ка тут, пока мы с Николаем Сергеичем поговорим, – грубовато буркнул я двинувшемуся было следом за нами участковому.
– Слушаюсь, товарищ майор! – радостно гаркнул в ответ Антон Михайлишин.
* * *
Первое, на что я обратил внимание, когда вслед за хозяином вошел в обширную – не менее сорока квадратных метров – гостиную первого этажа, – это отсутствие пыли. В лучах солнца, падавших сквозь широкое окно, не плясали, как это обычно бывает, пылинки. В гостиной царила идеальная чистота. Пахло трубочным табаком и нагретым деревом. И еще – мастикой. Я сразу и не припомнил, когда в последний раз был в комнате, где старомодно натирают полы мастикой, вместо того чтобы раз и навсегда покрыть их лаком.
Бутурлин кивнул в сторону широкого кожаного кресла:
– Присаживайтесь, Петр Петрович. Чай? Кофе?
– Спасибо, Николай Сергеич. Лучше кофе, – ответил я, снимая кепку и опускаясь в мягкие объятия даже не скрипнувшего под тяжестью моего тела кресла.
Я тоже решил быть воспитанным. Скорее всего, это наиболее верный путь к тому, чтобы разговорить старика. И кофе отнюдь не помешал бы после бессонной ночи. Хотя, с другой стороны, опять может желудок прихватить. Ну и черт с ним. Заболит так заболит.
Бутурлин кивнул и вышел.
Я вынул из папки стандартные бланки для записи объяснения, из кармана – перьевую ручку. Откинулся на мягкую спинку кресла и огляделся.
Стены гостиной сначала показались мне обшитыми деревянными панелями, но потом я разглядел, что это были не панели, а идеально выровненные, явно вручную обработанные и тщательно подогнанные бревна. Скорее всего, дерево было тоже не лакированное, а вощенное. Оно имело какую-то непривычную глубину: матово отсвечивающее, мягкого темно-медового оттенка. Потолок был набран из таких же широких досок. Судя по качеству обработки дерева, это было сделано очень мастерски и с любовью. На века. Будь здоров времени и труда потребовала такая работа. И денег. Кстати, о деньгах. Гостиная была обставлена исключительно антикварной мебелью: искусное соединение различных пород дерева, инкрустаций из поделочных камней и цветного граненого стекла. Исключение составлял стоящий на столике суперсовременный радиотелефон "Сони". Но и он каким-то странным образом отлично вписывался в эту почти музейную обстановку. По одной стене гостиной, между двумя застекленными, тоже старинной работы книжными шкафами, висели прекрасно выполненные чучела. Головы кабана, оленя, волка, медведя. И головы африканских животных – льва, буйвола, зебры и еще каких-то неведомых мне антилоп. Судя по тому, что рассказывал мне Михайлишин, это были охотничьи трофеи Бутурлина. А по двум другим стенам, где не было окон, на коврах была развешана обширнейшая коллекция холодного оружия: старинные кинжалы, шашки, сабли, палаши, шпаги и еще Бог весть что. И все в отличном, вполне рабочем состоянии. Мягкий ворс ковров подчеркивал изящество форм и скрытую силу стали. Рехнуться можно. Так вот что имел в виду Михайлишин, когда темнил насчет оружия.
Я прислушался. Из глубины дома, видимо с кухни, доносилось негромкое позвякивание посуды.
Я недолго боролся с искушением. Поднялся с кресла, подошел к стене и снял со стены один из кинжалов. Вынул его из ножен: похоже, серебро с инкрустацией и потускневшими от времени самоцветами. Покачал тяжелый клинок в руке, потрогал ногтем широкое, необычно изогнутое лезвие: как бритва.
