– Что же мы будем теперь делать? – шепотом спросила она.
– Что? Найдем его и прикончим к чертовой матери, – нарочито бодро сказал я, поворачиваясь к ней. Она была перепугана, промокла до нитки, но держалась ничего, достойно. – Ты что, забыла? Я же егерь. Это моя профессия – таких, как он, зверюг отстреливать. Пошли.
И мы побежали к холму. Поднялись на него и остановились возле первых могил. Среди деревьев поблескивали металлические кресты и бетонные обелиски, на которых висели старые, пожухлые венки с искусственными цветами.
Я наклонился к Стасе.
– Держи, – тихо, одними губами сказал я и сунул ей в руки фонарик. – Свети прямо передо мной, на землю. Только постарайся не путаться под ногами.
– Хорошо, – так же тихо ответила она, включая фонарик.
Мы осторожно двинулись вперед, обходя ограды, могилы и покосившиеся деревянные кресты. Стася освещала мокрую землю, а я вглядывался в нее, ища следы, или хотя бы намек на них. Теперь я не спешил: я чувствовал, я знал, что тот, кто мне нужен, притаился где-то рядом.
Притаился и ждет удобного момента. Чтобы напасть уже наверняка – потому что второго шанса я ему не дам.
Издалека, со стороны поселка, сквозь шум дождя донесся короткий вой милицейской сирены. Стих. И снова – только шелест дождя да прерывистое дыхание Стаси у меня над ухом. Гроза уходила, но дождь не унимался. Только иногда еще раздавались глухие, уже далекие раскаты грома. Я переступил через старую поваленную ограду и прикоснулся к Стасиной руке: луч фонарика беспомощно заметался по кругу, натыкаясь на могилы и надгробия.
– Посвети-ка сюда, – попросил я Стасю, показывая рукой на надколотую мраморную плиту, чуть под углом лежащую на старой могиле. Она повела лучом.
– Вот, смотри, – указал я на плиту.
В свете фонарика на ней сверкнула алым цветом россыпь овальных бусинок – крупных и не очень. Я присел перед плитой на корточки, потрогал одну бусинку, поднес палец к глазам. Да, это была кровь. Свежая кровь. Овальные капли – значит, кровь капала, когда он шел. А пошел он во-о-он туда. Направо, к реке. Это было ясно как дважды два четыре. Хорошая идея – переплыть реку и скрыться в лесу охотхозяйства. Хрен там его найдешь ночью, без собак. Только я не позволю ему уйти за реку, суке.
Стася присела напротив меня, не сводя луча фонарика с плиты. Она завороженно смотрела на капли крови.
– Может, он побежал вниз, к реке? – тихо спросила Стася, поднимая голову, и тут же дико, пронзительно завизжала.
Я успел выпрямиться и повернуться: из-за осыпавшейся могилы с восьмиконечным старообрядческим крестом выросла освещенная светом фонарика мокрая лохматая громадина с растопыренными лапами и разинутой пастью, в которой блеснули длинные острые клыки. Тварь появилась прямо передо мной внезапно, с ревом, мигом заглушившим Стасин визг. Выстрелить я уже не мог и единственное, что успел сделать, когда гадина навалилась на меня, так это сунуть приклад "моссберга" в пасть чудовища. Крепкое выдержанное дерево хрустнуло под клыками, сомкнувшимися на нем, а я перехватил лапы твари и вцепился в запястья, еле-еле удерживая когти-бритвы в полуметре от лица – это нечеловеческое существо и силой обладало нечеловеческой.
Стася отчаянно, на одной высокой ноте визжала. Глаза твари пылали алым огнем, она хрипло, утробно рычала, вцепившись клыками в приклад. Пока меня спасало лишь то, что правое плечо гадины было окровавлено и разворочено моим выстрелом – только пули "бреннеке" 12-го калибра оставляют такие жуткие раны. Но это почти не меняло дела, потому что когти левой лапы еле заметно, но неумолимо приближались к моему горлу.
Ближе. Еще ближе.
Я уступал и уже ничего не мог поделать – это был конец. И тут краем глаза я увидел, как Стася подхватила с земли здоровенную доску – кусок поломанного креста – размахнулась и, сделав шаг вперед, из всей силы врезала твари сбоку по башке, прямо по остроконечному уху. Чудовище взвыло от боли, и "моссберг" наконец вывалился из его пасти. А оно рывком высвободило из моих крепко сжатых у него на запястье пальцев левую, здоровую лапу, взмахнуло ею – и тут же разломанная доска полетела в одну сторону, а Стася – в другую. Освободившейся правой рукой я ударил чудовище в брюхо, метясь в то место, где у него должно было быть солнечное сплетение. У меня возникло ощущение, что мой кулак врезался в каменную стену – такой крепости были у него мышцы живота. Тем не менее от удара оно дернулось, отшатнулось, а я разжал пальцы левой руки и отскочил назад.
