Так оно и получилось.
Стояла невероятная, особенно для меня, северянина, жара: ни облачка на небе, ни дуновения ветерка, хотя старик и утверждал, что не сегодня завтра начнутся дожди. Мало в это верилось. Я, как и велел Николай Сергеевич, незаметно вошел в лес со стороны железной дороги. Мне не надо было вспоминать его схему – все окрестные места были лазаны-перелазаны в те далекие времена, когда я был еще сопливым мальчишкой. Пару раз я издали видел милицейские патрули – и каждый раз предусмотрительно прятался. Меня никто не засек. Помимо чрезмерного присутствия милиции я отметил для себя и то, о чем говорил Михайлишин, – нарастающую панику. По улицам академпоселка в сторону шоссе одна за другой проезжали легковушки, нагруженные скарбом; на платформе, от которой отправлялись электрички в московском направлении, толпился народ с сумками и рюкзаками. Суетящиеся на перроне люди, да и вся атмосфера слегка напоминали Москву в октябре сорок первого года.
Дачный народ был явно напуган. И немудрено после убийств, случившихся за последние дни в поселке. И теперь люди со всех ног улепетывали подальше от этого гиблого места. Будь я на их месте – не раздумывая сделал бы то же самое.
Но у меня были другие дела. Углубившись в лес, я знакомой тропинкой прошел к Марьину озеру. Внимательно осмотрел полянку, где Стасины приятели устраивали пикник. От кострища я снова пошел в лес: по спирали, все увеличивая и увеличивая радиус кругов. Солнце уже палило вовсю, и жара стояла просто несусветная. Я чувствовал, что рубашка промокла от пота и прилипла к спине. К тому же донимали комары, тучами кружившиеся надо мной в густых болотистых зарослях, – забыл намазаться репеллентом. Я ходил по замершему в безветрии лесу долго, внимательно рассматривая землю и стараясь ничего не пропустить.
И в конце концов кое-что нашел.
Это "кое-что" было весьма любопытно. И об этом обязательно следовало рассказать Николаю Сергеевичу. Но прежде чем отправиться к нему домой, я двинул в другую сторону.
К старой барской усадьбе, в которой я провел десять лет – почти треть своей жизни.
Я прошел по знакомой с детства улице, потом повернул к решетчатой ограде, за которой стеной стояли столетние деревья: почти заброшенный парк, чудом сохранившийся и не вырубленный во время войны на дрова. Парк примыкал прямо к усадьбе, вернее когда-то был ее частью. С обратной стороны к барскому дому вела основательно заросшая аллея, больше напоминавшая теперь старую заброшенную просеку. И вообще парк больше напоминал лес: настолько разросся нижний ярус, образовав мощный подлесок, состоящий из переплетенья кустов и высокой травы. Только форма посадки, пожалуй, напоминала о том, что когда-то здесь был ухоженный парк в английском стиле.
По едва заметной тропинке, вьющейся по бывшей аллее, я пошел к усадьбе. Солнечные пятна лежали на высокой траве, на стволах древних елей – черных, в белых прожилках смолы и зеленовато-серых бородах мха. Истомленные дневным зноем кузнечики лениво стрекотали в траве. Внезапно впереди послышались громкие голоса и рычание какого-то механизма.
Я вышел на край обширной поляны и остановился перед усадьбой, не веря своим глазам.
Да, я знал, что детский дом давно уже выселили из усадьбы – в прошлый свой приезд я навещал это место. Тогда старое здание выглядело окончательно пришедшим в упадок и одиноко доживающим свой век, глядя пустыми глазницами оконных проемов. Кирпичные стены с облупившейся штукатуркой, растущие на карнизах кусты, голые ребра стропил, торчащие в остатках крыши, – что-то печальное и даже зловещее увидел я тогда в руинах дома, где провел свое детство и раннюю юность.
Ничего этого больше не было.
Вместо заброшенной барской усадьбы передо мной высилось тщательно и качественно, капитально отремонтированное здание. Полтора десятка рабочих в строительных касках и ярко-желтых комбинезонах словно муравьи сновали по лесам, наводя окончательный глянец на фасад. Рычали грузовики, повизгивала лебедка, поднимая платформу на крышу здания.
Машинально, еще толком не придя в себя от изумления, я вышел из-за деревьев и приблизился к дому.
