Естественно, что помимо профилактики моих болячек дед активно занимался моим воспитанием. Дедово воспитание сводилось к трем основополагающим спартанским принципам, более подходящим для мальчишки: не врать, не хныкать и ничего не бояться. И дед своего добился: вру я мало, никогда не ною и почти ничего не боюсь. Про вчерашнюю ночь я не говорю – тут кто угодно бы в штаны наложил.
Полгода – в Москве, полгода – у деда в Алпатове. И так вплоть до пятого класса. Даже училась у него в детдоме. Вместе с его воспитанниками. Ничего, не померла, выжила. Хотя мама поначалу и ужасалась: как же так? Ее ненаглядная домашняя доченька-куколка будет сидеть за одной партой с хулиганами-беспризорниками?! Но дед быстренько поставил маму на место. А в детдоме, кстати, мне очень нравилось – и учиться, и просто туда ходить. Хотя, естественно, были и слезы, и обиды, да и с мальчишками приходилось выяснять отношения. Причем часто с помощью кулаков, зубов и ногтей. Но зато очень скоро я стала там своей в доску. Тем более, что для меня дед не делал никаких поблажек – я была в детдоме одной из многих, такой же, как все остальные. А вовсе не блатной директорской внучкой.
Дед отвернулся от меня и снова уставился на свои фотографии. Я некоторое время молча наблюдала за ним. Потом любопытство пересилило, и я задала вопрос, который так и вертелся на кончике языка:
– А что это ты второй день с этими снимками возишься?
– Разве вожусь? – рассеянно переспросил дед, поднося лупу к одной из фотографий.
– А что же ты делаешь? Семейный альбом?
– И альбом тоже, – улыбнулся дед. – Активно готовлюсь к твоему дню рождения.
– Ну, ладно, ладно, дед. Давай выкладывай все без утайки. Я ведь ночью тебе все рассказала про свои приключения. А ты от меня шуточками отделываешься. Так не пойдет. Мы друзья или нет? Рассказывай.
Дед неторопливо положил лупу на снимки. Стащил с носа очки и внимательно посмотрел на меня.
– Ты действительно хочешь узнать, чем я занимаюсь? – спросил он, сделав ударение на слове "действительно".
– Да.
– Помнишь, о чем я говорил тебе сегодня ночью? По поводу прошлого и настоящего?
– Подземная грибница преступлений? – тут же вспомнила я дедовы слова.
– Именно, Станислава.
– И что?
– А то, что эти старые снимки наводят меня на кое-какие предварительные выводы. Пока что смутные, но не очень приятные. Впрочем, можешь сама посмотреть.
Я неохотно оторвалась от дивана и, облокотившись на стол, стала разглядывать пожелтевшие от времени черно-белые фотографии.
Ничего особенного, а тем более криминального я на снимках не разглядела. Снимки как снимки. На них были запечатлены воспитанники дедова детдома. То, что это именно его воспитанники, было понятно по тому, что ребята стояли либо на фоне нашей усадьбы, либо внутри нее. Лица, лица, лица: в основном мальчишки – судя по их одежде и чему-то еще, на первый взгляд неуловимому, снимки эти были как минимум пятнадцатилетней давности. Конец семидесятых или начало восьмидесятых. На некоторых снимках присутствовал дед. На двух я разглядела дядю Ваню Пахомова. Покойного дядю Ваню. Ныне тоже покойного дяди Игоря Шаповалова на снимках не было.
– И что же тут такого особенного? – спросила я, поднимая голову. – Фотографии как фотографии. Любительские. Не очень качественные. Ты снимал?
– Не во мне дело, – отмахнулся дед. – Ты поняла, кто здесь снят?
– Конечно. Твои дети.
За глаза, в домашней обстановке дед всегда называл своих воспитанников "мои дети". Или, когда пребывал в особо благодушном настроении, "мои детишки".
– Правильно. И почему же я их разглядываю, как ты верно подметила, уже второй день?
Я недоуменно подняла брови:
– Убей, не знаю.
– А ты подумай, подумай, Станислава. Пошевели как следует серым веществом. Не забудь учесть события последних суток и мои вчерашние слова.
И тут меня осенило!
Мысль эта была настолько неожиданна, настолько невероятна, что я даже чуть не вскрикнула от удивления. Я посмотрела на деда.
– Ты хочешь сказать, дед, что кто-то… – я ткнула пальцем в первый попавшийся снимок, – кто-то из твоих детишек вырос и теперь…
– Ответ правильный.
