Однажды пришла моя бабушка зимой от утрени. Родитель мой еще не вставал. Побранив его за леность, она сказала ему:
— Встань! запиши для памяти...
— Чего, матушка? — спросил родитель.
— Запиши: озимые хлеба будут ныне лето плохие — лебеда уродится. Ранние пшеницы вовсе не родятся, средние будут хороши; гречи мороз убьет, а проса вовсе пропадут...
Родитель записал бабушкино предсказание, и время его в точности оправдало.
На другой год пришла она тоже от утрени зимой в какой-то праздник и сказала:
— Ну, Афанасий! на лето будет страшный голод — ничего не родится.
Упросила родителя, чтобы он дал денег на покупку ржи.
— Поверь мне, — сказала она, — увидишь, что я не лгу — голод, голод, и голод-то будет страшный.
Родитель дал ей 400 рублей ассигнациями, и она сама ездила в село Беково и купила там сто четвертей ржи, которую родитель всыпал в порожние винные бочки, вставив дны, и они стояли до весны рядами близ подвала. Когда же началось народное бедствие от голода, бабушка с изволения родителя, взяла к себе еще другую женщину из хлеба, и эта женщина только и знала, что пекла хлебы, а бабушка резала их на ломти и раздавала нищим, которые сотнями стояли у наших окон. Голод был ужасный.
Что только тогда не ел бедный народ! Уже не говоря о лебеде, толкли древесный лист, кору, даже гнилушки, отчего многие пухли и умирали. Пуд ржаной муки доходил до 1 р. 50 к. серебром, что составляло по тогдашнему счету на ассигнации 5 р. 25 к. и дороже.
Бабушка моя лечивала и неизлечимые болезни, и притом самыми простыми средствами: девятисилом, полынью, чернобылью и т. п.
Однажды ей знакомый доктор сказал:
— Смотри, Семеновна, ты со своими лекарствами попадешь в острог: умрет какой-нибудь скоропостижно, и скажут, что ты его отравила.
— А ты не смейся! — отвечала ему бабушка. — Смотри — сам как бы не приехал ко мне лечиться. Знаю я вас: вы все на словах-то лекари, а на деле-то вас и нет.
Вскоре этот доктор впал в опасную болезнь и не миновал-таки он рук моей бабушки, которая его и вылечила. После выздоровления своего от бабушкиного лечения он дивился и говорил:
— Никуда мы со всей своей медициной не годимся против Семеновны.
А бабушка моя, слыша те речи, отвечала:
— Не наука ваша виновата, а вы плохо ей учились и, когда лечите, всё относите к себе. А вы бы сперва помолились Богу да попросили бы Его помощи. А этого-то ведь у вас и в уме нет. Вы только тогда к Богу-то прибегаете, когда вас самих заберет черная немочь. А чуть прошло, ну и опять заболтаете такую дичь, что гнусно слушать... Вольнодумцы! хоть бы уж сознавались себе, что, дескать, мы виноваты, а то — куда тебе! — хлебнут дури-то без меры да и кричат как безумные: Бога нет!... Вот и слушай вас, ученых дураков!
Сходить бабушке, бывало, за 10 или 20 верст, посетить и навестить больного — это для нее ничего не значило, и дома никому о том не скажет. Выдавали бабушкины тайны иногда знакомые мужички: едут в город, встретят ее с палочкой пешком идущую в их село да и скажут о своей встрече моему родителю, а ее сыну. И вот вернется со своего похода бабушка, ее и спрашивают:
— Где ты, матушка, была?
Она всегда отвечала, что была по приглашению у кого-либо из богатых граждан, к которым она и была вхожа. И когда мой родитель, бывало, смеясь за обедом ей на это скажет: «А кто же это с палочкой пешком шел там-то?» — бабушка улыбнется виноватой улыбкой и начинает оправдываться:
— Да как вам сказать правду-то? — ведь вы еще браниться будете. А как не пойти-то — человек-то бедный, старый, да и призреть-то за ним некому. Я его обмыла, и лекарство составила, и попросила там таких-то, чтобы они Бога ради позаботились о нем.
Зато и велика же и сердечна была к ней признательность от черного народа. Денег же за лекарство она ни с кого никогда не брала, кроме того, что ей самой стоило лекарство, а это всегда было не дороже 10, 20 и много, много 30 копеек.
Любила моя бабушка принимать к себе и странников, которых она вводила к себе в дом на ночлег, иногда даже целыми толпами. Угощала их чем Бог послал, как родных, от всей своей полноты душевной. Маменька моя, любившая чистоту полов до пристрастия, иногда даже резко выговаривала бабушке за ее любовь к странникам, особенно когда они, бывало, осенней порой лаптями своими нанесут грязи и запачкают полы на кухне. Во избежание брани, бабушка, накормив странников и уложив их на отдых, сама подоткнет подол и вымоет пол в угоду невестке.
